"Король воров" - читать интересную книгу автора (Арчер Грегори)Глава IXКонан сплюнул, выругался, утер пот, поднял с пола тесак и… – Не убивай его! – властный женский крик донесся от двери.- Я заплачу тебе за его жизнь! Северянин поднял голову. После перевел взгляд в ту сторону, куда он не так давно отбросил голую девицу. Последняя была на месте: дрожала, забившись под столик с кувшинами и фруктами, поджав колени к подбородку. Варвар вернул взгляд к девице в дверях. – Нергал вам под почки! Две одинаковые шлюхи! Сестры? – Сестры,- твердо, даже властно, будто ничего не происходит, сказала та, что появилась в дверях.- Я… я прошу тебя, не убивай Томака, как убил Дарка… пожалуйста. – Кого я убил? Хватит высовывать язык изо рта, вы мне и без того надоели. Живо тащи ключ от браслетов, а то и Томака, и Хромака – всех поубиваю. А сеструшку твою – первой. Чего стоишь?!! Рявк Конана подхлестнул девицу в дверях (одетую, в отличие от сестренки), как добрый кнут. Чуть ли не бегом добралась она до того своего охранничка, кто был пониже ростом и кого киммериец поверг первым. – Ключ у Дарка на поясе,- пояснила она, приседая рядом с Дарком, напоминающим сейчас скорее не Дарка, а мешок с потрохами. – Вот и тащи его мне, да поживее! – Он жив, дышит, дышит,- подкупающе искренне обрадовалась девица, обнаружив, что всего какой-то слуга не так уж и мертв, как казалось, глядя на него. – Плевать! Быстрее мне ключ! – От рыка варвара зашатался балдахин. Одетая сестра поспешила к несостоявшемуся наложнику и отдела ему ключ. – Теперь волоки мою одежду и меч,- приказал Конан девице, вставшей рядом и наблюдавшей, как он отпирает замки на браслетах.- И не вздумай притащить за собой каких-нибудь братиков.- Варвар кивнул для полной ясности в сторону валяющихся без сознания телохранителей.- Со мной остается твоя сестра. – Не волнуйся, никого в доме больше нет,- сказала девица и вышла из комнаты. – А ты,- киммериец посмотрел на так и сидящую под столиком вторую сестру,- встань, налей вина, оно у тебя над головой, и принеси. «А сестренки-то аппетитные. И в кроватных сражениях, видать, опытные бойцы. С ними можно было бы провести нескучную ночку… эх, не окажись они такими дурами и дрянями…» Такие мыслишки гуляли в его голове, когда он отпирал замки на железных обручах, опоясывавших по воле озорных сестренок его руки и ноги. А тем временем одна из виновниц ночных неприятностей северянина наливала ему вино и делала это престранным образом. Рукой, которую уже покинула дрожь, она надавила на оникс, украшавший перстень на мизинце другой ее руки. Щелкнула невидимая пружинка, оникс и пластина, на которой он держался, поднялись, как поднимаются крышки шкатулок, и открылось потайное углубление под камнем. Прежде чем наполнить кубок вином, девица занесла над ним руку с перстнем, повернула ее, и в сосуд для питья высыпался белый порошок. Конан отшвырнул от себя подальше последнюю цепь с разомкнутым железным обручем на ее конце. – Отхлестать бы вас ими.- Северянин обернулся. Раздетая сестренка подходила к нему с полным до краев кубком в руках. – Это будет в самый раз.- Киммериец взял у нее сосуд,- От вашего домика, полного шлюх и идиотов, в глотке суше, чем в пустыне. А, притрюхала, наконец! Бросай все на кровать. Последнее касалось сестры одетой, принесшей одежду и для Конана, а также меч его. Та исполнила приказание и встала напротив киммерийца, сложив руки на груди. Взгляд ее прищуренных глаз очень варвару не понравился. Не-ет, непроста эта сестричка, клянусь Кромом. Она не боялась – она играла испуг. Отвлекись на мгновение, и тут же получишь кинжал в спину. Держи ухо востро, киммериец, если хочешь живым отсюда уйти… Сестра раздетая присела на краешек постели, положив руки на колени. Северянин залпом выпил вино и опорожненный кубок бросил на пол. – Славное винишко.- Варвар утер губы ладонью и потянулся было за одеждой… Но рука его повисла в воздухе. Подмешанное в вино зелье начало действовать. Открыв рот, Вайгал наблюдал за происходящим. Даже холод перестал донимать его, отступил даже гнев на непутевого варвара. Татуированный старик шагнул в огонь. Прямо в сердцевину пламени. И как только это произошло, Вайгал уже не в силах был о чем-то думать, перестал мерзнуть и вообще что-либо чувствовать, забыл и Конане, и о том, зачем он сам здесь. Он – смотрел. Равномерно текшая по его телу жизнь прильнула на время к глазам. Только они жили, только они оказались причастны к тому, что вытворялось перед ними… Старик шагнул прямо в сердцевину пламени, и пламя обрадовалось ему. Огненные языки накинулись на него с ласками: нежно облизывали морщинистую кожу, терлись о ноги, целовали руки и лицо, гладили бедра и живот. И медленно, с заботливой осторожностью любящего существа проникали, втекали в человечье тело, наполняли его, завоевывали его… …Вайгал не знал и не мог знать, что начертан круг, за который до завершения ритуала не может шагнуть посторонний, и что он оказался внутри круга гораздо раньте, чем тот обрел свое магическое действие. Повезло или не повезло Вайгалу, но он оказался свидетелем того, что вряд ли до него удавалось узреть непосвященному… Человек и огонь слились воедино. То соитие высвободило синие линии татуировок из их кожного плена. Отпущенные на свободу, они зашлись в вихревом кружении в пространстве огня. Из неистового вращения и неразличения слипшихся в клубок форм стали образовываться картины – будто бесплотная синь что-то вспоминала, переживала заново, рисуя эти воспоминания на огне. Сначала было Нечто. Одно-единственное существо. Неописуемо омерзительное и тем самым красивое до великолепия. Любящее и ненавидящее само себя. Поедающее само себя. Разрывающее само себя. И разорвавшее. На две сущности, на два существа. Которые тут же сошлись в смертельном противоборстве. И разлетались в разные стороны выдираемые друг у друга клочья тел, которые тут же превращались в камни, в рыб, в воду, в птиц, в человека, в деревья, в чудовищ и богов. А два существа (в одном из них проступало женское начало, в другом – мужское) не могли прекратить битву, так же как и умертвить друг друга… …Одно из существ потеряло в схватке глаз, который разлетелся на неисчислимые множества осколков… Огня не стало. Татуированный старик лежал на остывающих углях. Рисунки располагались на его коже не как прежде. На его груди мерцал неярким зеленым светом то ли изумруд размером с горошину, то ли осколок неизвестно чего. Колдун был жив. Он протянул руку к зеленому камушку, взял его, поднес ко рту и проглотил. Затем приподнялся на локтях, произнес негромко короткое слово. К нему тотчас подскочил и склонился над ним один из дикарей. Старик сказал ему что-то и, обессилев, рухнул без чувств на совсем уже остывшие угли. Подбежавшие соплеменники бережно подняли своего колдуна и унесли на руках в хижину. Взгляд Конана задержался на стоящей напротив женщине. Он не спешил его отводить. Он уже не спешил побыстрее одеться, чтобы во всю прыть помчаться… Куда? К кому? Разве он хотел уйти от этой женщины? Разве Стали терять свою нужность и значимость, блекли все предметы этого мира, все кроме… Кроме тех, что покрывала прозрачная туника. Светло-коричневая тончайшая ткань, едва не достающая до круглых и пухлых, как подушечки, коленок, облегала широкие, покатые бедра, внутренней стороной соприкасающиеся друг с другом, но расходящиеся и образовывающие просвет, сквозной проход, этакую лазейку как раз под черным треугольником. Под треугольником, к которому, словно лаская его, прижималась туника. Конану почудилось, будто эти курчавые жесткие волосы касаются не нежной материи, а его кожи, чуть покалывая ее, и от каждого чудящегося укола пробегали по спине мурашки. Мужской взгляд поднимался, словно задирая тунику. Округлый живот обещал податливую мягкость, обещал утопить в себе все, что надавит на него. Талия ждала, когда ее сожмут крепко, до синяков. Пупок, маленькая темная точка, казалось, умолял, как пересохший рот молит о воде, умолял дотронуться до него если не кончиком языка, если не нетерпеливым багровым жезлом страсти, то хотя бы подушечкой пальца. Ничего, кроме вожделения, уже не существовало в этом мире для варвара. Все остальное растворилось в пришедшем ниоткуда тумане. Мужской взгляд торопился наверх. Где встречали его выдавленными на тунике темными пупырышками груди. Которые надо, надо было мять, сдавить соски пальцами и губами, покусывать их, проводить ладонью по ложбинке, пролегшей между этими бугорками, небольшими и немаленькими, упругими, не нуждающимися ни в какой поддержке. Эта женщина создана для того, чтобы он ею овладел. Тонкая шея, полные губы, длинные волосы, которые хочется увидеть разметавшимися по подушке, в этих глазах хочется, чтоб появились покорность и страх. Желание бурлило в варваре, как лава в кратере. В ноздри ударил теплой, дурманящей волной аромат этой женщины: благоухание лавандового масла, смешавшееся с запахом пота и еще одним запахом, пряным, сладковатым, чуть серным, тем, по которому самцы отыскивают и преследуют самок. Терпеть долее он не мог и не хотел. В один прыжок варвар оказался около женщины. Сграбастал ее, оттащил к кровати, бросил на черные шелка и навалился сверху, разрывая непрочную тунику. Он разорвал воздушную ткань одним рывком. Колыхнулась грудь, женщина испуганно вскрикнула, глаза широко раскрылись, в них мелькнул страх. Варвар, издав клич, похожий на боевой, содрал со своих бедер мешающую тряпицу. Кальвия испытала испуг, когда оказалась под этим, словно взбесившимся мужланом. Может, он хочет ее убить? Но сорванная им с чресел повязка обнажила его намерения. Они полностью совпадали с ее и сестры первоначальными намерениями. Бояться стало нечего, можно отдаться наслаждению. Она рванулась к нему всем телом, глаза распахнулись во всю ширь, а с губ сорвался громкий стон, когда он вонзился в нее. Варвар брал ее так, как насилуют солдаты, грабящие побежденный город: неистово, зло, стремясь сделать побыстрее свое дело, утолить голод и уйти, даже не взглянув на оставляемую, растерзанную женщину. И Кальвии это нравилось. Его ручищи легли ей на груди, накрыв их полностью, сжали их. Из его груди вырвался то ли стон, то ли рев. Он усилил натиск, его бедра задвигались буйно, бешено. Женские ногти вонзились и прошлись, оставляя тонкие борозды, по его предплечьям. Варвар издал оглушающий вопль, победный, торжествующий, вдавился в женщину в последнем яростном напоре, задрожал всем телом и упал на мягкую женскую плоть, тяжело дыша. Кальвия не без труда выбралась из-под временно лишенного сил мужчины. – Ну как? – услышала она шепот сестры. Рохана рядом на кровати сидела на коленях. Было заметно, как она дрожит от возбуждения, вызванного увиденным. – Любопытно. А что это на него нашло, а? Кальвия вопросительно посмотрела на сестру. Рохана, игриво улыбнувшись, показала на перстень с ониксом. Кальвия кивнула, она об этом и подумала. Что ж, сегодняшней ночью закончилось их замечательное снадобье. Остаются с ними лишь воспоминания о том, что с ним связано. Воспоминания приятные. В первую очередь о том, каким удивительным образом тот белый порошок попал к ним. …В один из тусклых осенних дней года полтора назад в гостиную дома Грассов, где в тот момент находились обе сестры, постучался Дарк и передал Кальвии небольшой, свернутый в трубку пергамент, сказав, что получил его от какого-то оборванца, постучавшегося в ворота, который утверждает, дескать, это его просил вручить сенатор Моравиус своей жене. Кальвия удивилась, развернула пергамент и прочитала: «Я знаю о вас все. Я предлагаю вам ночь, равной которой вы не проводили. Я жду ответа у ворот». Почерк, разумеется, не походил на руку Моравиуса. Прочитав, она отдала листок Рохане. Та быстро пробежала его глазами, и на лице ее обозначилась тревога. – Что это значит? – Рохана даже слегка побледнела. – Ты понимаешь, что мы обязаны выяснить это. Дарк! Приведи сюда этого посыльного! Вошедший несказанно удивил сестер своим видом, вернее, несообразностью смелости послания и жалким обличьем автора. Это был совсем молодой человек, одетый в несуразный балахон, чистый, но заношенный. Невысокого росточка, худой, с тонкими, как прутики, руками и ногами, изможденный, бледный да еще, выяснилось, и хромой. Правда, глаза… Да, глаза искупали все остальное. Глаза наглеца и победителя, глаза счастливца, а не страдальца, глаза до краев бесстрашные и мудрые, королевские глаза. Именно из-за этих глаз сестры не рассмеялись, когда он сказал, а сказал он после того, как отослали за дверь Дарка: – Я – величайший любовник этого мира. Потом добавил: – Вам нечего бояться того, что я знаю о ваших невинных развлечениях. Мне некому об этом рассказать. И незачем. Меня не интересуют деньги, я дальше от политики, чем небо от земли, я скоро умру, а завтра покидаю этот город. Он немного отдохнул, переводя дух, после продолжил: – Вы услышите сейчас мою историю и вам все станет совершенно понятно. И он рассказал им свою историю. К Конану вернулись силы. Отлив сменился приливом. Он распахнул глаза, увидел по обе стороны от себя сестричек, положивших свои головки ему на плечи и поглаживающих его грудь, и желание вновь пробудилось в нем. С прежней силой, но без прежней необузданности. Он взял за плечи ту из сестер, что пока была обойдена его вниманием – отличить одну от другой позволяли обрывки одежды и отсутствие одежд – положил на себя сверху. – Я показал, как любят варвары, а тебе покажу, как умеют любить в других краях. Какую любовь ты хочешь, женщина? Назови. – Может, ты был в Кхитае? – Я не был в Кхитае, но я знал многих кхитаянок, они показали мне любовь по-кхитайски. Конан чувствовал себя прекрасно, чувствовал себя в здравом уме и твердой памяти, не подозревая, что в нем сейчас заглушены те звенья рассудка и памяти, какие не имеют отношения к любовным утехам. – Ляг на живот! Рохана подчинилась. Перевернулась на живот, уткнулась лицом в простыни. Она почувствовала его руки – они гладили спину. Пробежались по позвоночнику, забрались в волосы, ероша их, размяли шею и, усиливая нажим, стали спускаться ниже. Сильные грубые руки заставляли наполняться кровью и жизнью самые бесстрастные точки на ее теле. Эти руки забирались в самые потаенные уголки и хозяйничали там. Потом она почувствовала, как бедра коснулся Возбуждение сотрясало ее. Она, уже не в силах сдержаться, кричала ему: – Войди же скорей, ну, войди же! Мужчина шептал ей в ухо, что он хочет ее не меньше, он готов разорваться от желания, но чем дольше они сдерживают себя, тем сильнее… Сам не вытерпев долее, Конан перевернул женщину на спину. Два полыхающих костра их вожделений слились в одно беснующееся пламя. Оно жило недолго, но когда бушевавший в жилах огонь вырвался наружу, они, показалось им, оторвались от земли, они будто уходят в иные миры, в миры блаженства. |
||
|