"Виктор Пронин. Банда 2" - читать интересную книгу автора

его гордыня и проявлялась, да еще в том, что он самонадеянно брался за любые
операции. Будто наверняка знал, что эту работу больше сделать некому. Что, в
общем-то, так и было.
Это случилось почти полгода назад, душной и черной июльской ночью. Весь день
стоял такой изнуряющий зной, что спастись от него было невозможно даже за
кирпичными стенами больницы. Они прогревались, кажется, насквозь, и даже ночью
Овсов вынужден был надевать халат на голые плечи, прихватив полы двумя
пуговицами у пояса.
Дни стояли длинные, дороги были в хорошем состоянии, уйма народу разъехалась
по отпускам и в травматологическом отделении наступили более спокойные времена.
А к полуночи миновали и напряженные часы, когда чаще всего поступали колотые,
резаные, давленные больные. А после двух ночи только что-то уж совсем
чрезвычайное могло потревожить Овсова. Правда, могла еще потревожить
немногословная, дерзкая санитарка Валя. Но это уж, как сложится, как
получится...
Овсов тяжело поднялся со стула и его белая фигура в халате легким
привидением скользнула в черном окне. Выглянул из двери - длинный и тусклый
коридор был пуст и тих. Где-то в дальнем сумраке проковылял больной на костылях,
решив загодя сходить в туалет, чтоб среди ночи не подниматься. Из соседней
палаты донесся чей-то сдавленный стон, чей-то храп. Привычные больничные звуки.
Мелькнула озабоченная фигурка санитарки, тоже обычное дело - помчалась кому-то
колоть обезболивающее.
Убедившись, что все идет своим чередом. Овсов вернулся в кабинетик,
старательно задернул за собой простынку, открыл тумбочку стола. Сунув вглубь
руку, пошарил там и вынул бутылку какой-то диковинной водки, подаренной сегодня
залежавшимся больным. Тот, наконец, выписывался, уходил из больницы на своих
двоих и счел долгом отблагодарить Овсова, тем более, что знал - тот не
откажется. А знал, потому что и Овсову как-то среди ночи приходилось угощать
этого больного - ничего кроме водки в больнице в тот раз не нашлось
обезболивающего. От чего-то другого Овсов, может быть, и отказался бы, сочтя
подношение оскорбительным, но отказаться от бутылки сил в себе не находил. Да и
не искал в себе этих сил, если уж говорить откровенно. Видимо, такой подарок
затрагивал в его душе что-то важное и Овсов не просто брал, брал с
благодарностью, искренне радуясь и простодушно дивясь замысловатым формам
бутылок.
- Распутин, - озадаченно пробормотал Овсов, вглядываясь в бородатого мужика
на этикетке. - Надо же, Распутин... Ишь, ты! А Гриша, как мне помнится,
предпочитал сладкие вина... Бедный, Гриша, - и Овсов с хрустом свинтил пробку с
горлышка бутылки. И вслушался в хруст - и по этому, вроде бы незначащему
признаку, можно было определить качество водки. Пробка свинтилась хорошо, легко,
четко. И разрыв ее металлических перемычек тоже был приятен для уха. У Овсова
всегда портилось настроение, когда пробку приходилось сковыривать ножом, вилкой,
зубами, обдирая в кровь пальцы и отбрасывать в сторону нечто жеваное, рваное, с
торчащими во все стороны заусеницами. Но такое случалось лишь с отечественными
бутылками, в которых плескалась странная жидкость, от которой тяжелели виски,
судорожно колотилось сердце и сутками не проходила тянущая боль в желудке.
Овсов залпом выпил полстакана водки, прислушался к себе, осторожно поставил
стакан на стол. Потом несмело, как бы стесняясь, взглянул на собственное
отражение в окне и со вздохом откинулся на спинку стула.
- Ну вот, - пробормотал чуть слышно. - И хорошо.