"Александр Проханов. Синицын (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

солнечном прахе, и застава провожала его, кидала в "зеленку" гроздья гранат,
долбила из пулемета по бугоркам и обочинам.


* * *

Мокеев сидел на зарядном ящике у минометной батареи, чьи стволы и опоры
туманно светились на солнцепеке. Замер в тоскливом ожидании, не знал, так ли
он поступил, должен ли был кидаться в кишлак.
Жизнь на заставе - среди чужой, враждебной страны, изнуренных солдат,
ежедневных и ежечасных обстрелов, в постоянном ожидании потерь, в
предчувствии неизбежной беды,- эта жизнь превратила его в узел нервных
упрощенных реакций, оставила в нем единственное состояние - выжить,
выстоять, сберечь малые горстки людей, кои рассыпаны вдоль обгрызанной
трассы, по которой катятся грузовые колонны, питая взрывчаткой и топливом
бесконечную, утратившую смысл и очертания войну. И действия его, и поступки,
лишенные высшего содержания, не наполненные верой, прозрением, были
откликами на множество сиюминутных забот. И в откликах этих присутствовала
все та же, вне разума, вне глубокого чувства, задача- выжить, не попасть под
пулю и взрыв, сберечь солдат, которых он же посылал под пули и взрывы.
Он сидел на зарядном ящике, глядя на радужную пленку миномета, и кишлак
вдалеке безжизненно желтел лепниной строений.
- Товарищ капитан! - К нему подбежал наблюдатель.- Бабаи идут! Тряпками
машут! Хотят разговаривать!
Он торопился, цеплял башмаками землю, задевал локтями стенки траншеи.
Шел к въезду, к полосатому шлагбауму, увлекая за собой переводчика-таджика и
двух автоматчиков, туда, где в окопчике за каменной стенкой укрывался пост и
стояли белобородые старцы, длиннорукие, худые, в обвислых тканях.
От их азиатских одежд, выгоревших на солнечном жаре, источались слабые
запахи дыма, скотины, кисло-сладкой хурмы и урюка, а в губах среди кольчатых
бород булькали, мягко рокотали непонятные слова. Смуглые скрюченные пальцы
взлетали вверх, указывали на кишлак, на "зеленку", на брустверы и траншеи
заставы.
- Говорят: люди, которых плен брали, хороший бедный люди! - переводил
таджик, пропитываясь словами старцев, сначала словно расширяясь,
увеличиваясь, становясь вместилищем слов, а потом уменьшаясь, опадая,
передавая накопленные слова Мокееву.- Племянница Момада, брат и дедушка!
Воевать не ходи! Дома землю рыл, овец гонял!.. Хороший, невоенный люди!
- Пусть отдадут солдата,- резко отвечал Мокеев.- Пусть Момад отдаст
солдата! У меня минометы! Буду говорить минометами! Я кишлак не обстреливаю,
соблюдаю мир, договор! Вы, старейшины, тоже должны соблюдать договор!
Скажите Момаду, пусть вернет солдата, тогда получит своих! Если нет,
заговорят минометы!
Таджик переводил страстно, жарко, выставлял ладони, словно подносил на
них старикам то ли поднос с караваем, то ли мину. И те внимали, поглаживали
бороды, пропускали сквозь корявые темные пальцы белые пенящиеся космы.
- Они говорят, шурави сидел виноградник. Люди Момада пошли, брали
кишлак. Сидит кишлаке. Пусть командир даст Момаду дедушку, брата,
племянницу, а Момад отдаст шурави. Надо быть хорошо! Надо мир, договор!
Минометы не надо!