"М.Пришвин. Нерль (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

как на Олимпе, едят, обсуждают судьбу своих собак. А мы каждый день спорим
с женой. Женщина жалеет маленькую собачку, говорит мне, что она самая
изящная, вся в мать, и нам непременно надо вмешаться в дело природы и не
дать ей захиреть. Жалость помогает ей открывать новые и новые прелести в
любимой собачке и соблазнять ими меня. Мне и с одной женой трудно бороться
за свой план, но однажды на помощь ей к нашему Олимпу присоединяется новая
богиня жалости. Это была одна наша знакомая, хрупкая телом, но сильная.
Она вмиг поняла другую женщину, и обе стали просить у меня за слабое
животное. Я очень уважаю эту Анну Васильевну, мне пришлось пустить в ход
все мои силы.
- Не бросайтесь жалостью, - говорил я, - поберегите ее для людей,
подумайте, что другие просто морят ненужных щенков, а я имею план выбрать
себе друга, уважая законы природы. Мы часто губим добро неумной жалостью.
Анна Васильевна попробовала стать на мою разумную точку зрения:
- Да ведь она же больших денег стоит, вы погубите ив только собачку в
своем опыте, но и деньги.
Я не поверил искренности Анны Васильевны, когда она, бессребреница,
заговорила о деньгах, и ответил решительно, чтобы нам больше не спорить и
начать о другом:
- Не нужны мне деньги, и пусть собачка погибнет, берегите свое для
людей; там, в этом мире...
Я указал вниз на борьбу за сосцы:
- Там не боятся погибели, там смерть принимают как жалость природы.
Мы сели обедать молча. Жена подала Анне Васильевне постное: грибы и
кисель. Я очень люблю постное, мои говяжьи котлеты приобретают особенный
вкус, когда вокруг постятся.
Я ем говяжьи котлеты и стою за посты.
Я извинился перед Анной Васильевной за свои котлеты и, чтобы смягчить
резкость своих слов перед этим, стал рассказывать о множестве исцеленных
желудков во время постов.
Когда мы доедали последнее блюдо, маленькие животные, там, внизу,
насосались молока, стали позевывать, укладываться друг на друга, пока
наконец не сложились в свою обыкновенную сонную пирамидку. Для тепла и
покоя мы прикрываем их сверху моей старой охотничьей курткой, а мать
наконец-то освобождается, отправляется в Другой угол к миске с овсянкой,
приправленной бульоном из костей. Кэт справляется со своим блюдом скорее,
чем мы с одним своим третьим, возвращается к гнезду и укладывается возле
щенков.
Но, конечно, спор, не доведенный до конца, течение мысли, остановленное
насилием, в глубине нас продолжается, и, благодаря этой неуемности мысли,
появляется вдруг как бы чудом вне нас повод для продолжения спора и
заключения.
Мы говорили о полезном значении постов для здоровья, а в то же время
все смотрели в гнездо. И вот под курткой начинается какое-то движение,
тихое, осторожное, показывается голова с белой лысинкой и наконец вся она,
та самая, слабая, изящная сучка, из-за которой весь сыр-бор загорелся. Все
остальные щенки спят крепко и взлаивают. Нетиаикакого сомнения, что
маленькая сучка задумала нечто свое. Сначала, однако, мы думали, что это
она, как все щенки, отходит немного в сторону от гнезда, чтобы
освободиться от пищи. Но сучка, выбравшись из-под куртки, ковыляет по