"Собиратель чемоданов" - читать интересную книгу автора (Ляшенко Ольга Валентиновна)

Книга V. (2-я Чемоданов)

1. Прошло два дня. Чемодаса с головой погрузился в работу, стремясь наверстать упущенное. Но отчего-то с каждым часом ему становилось все скучнее. В конце концов и работа стала не в радость.

«А не проведать ли мне Упендру? — вдруг подумалось ему. — Как-никак, целых два дня не виделись». От этой мысли скука сразу прошла. Не дожидаясь конца рабочего дня, Чемодаса живо собрал свои вещи, натянул колпачок, и ноги сами понесли его по знакомой дорожке.

2. В домике Упендры было пусто. «Должно быть, пошел прогуляться», — решил Чемодаса. Он быстро обежал все окрестные улицы, но Упендру нигде не встретил. «Не иначе, как уже вернулся. Наверное, мы с ним где-нибудь разминулись». Он вернулся к дому. Но Упендры там все еще не было. Чемодаса забеспокоился: «А что, если он умер? И его уже похоронили? А я даже с ним даже не простился!»

— Эй! Ты что там ищешь? — раздался вдруг голос Упендры.

Чемодаса оглянулся, но двор был пуст.

— Да-да, ты! Я к тебе обращаюсь. Что тебе понадобилось в моем доме? — голос доносился из динамитного сарайчика. Такие сарайчики в чемоданах имеются в каждом дворе. Их нарочно строят подальше от дома. Хранят в них обычно взрывчатые вещества, а также слесарные и столярные станки, помпы, домкраты и другие крупногабаритные предметы, которые нельзя засунуть в сундучок.

3. Сарайчик Упендры был совершенно пуст, если не считать нескольких завалявшихся в углу шашек динамита. Только на пол была брошена охапка свежих поролоновых обрезков, на которой и восседал Упендра.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Чемодаса, усаживаясь рядом с ним.

— Ч-ш-ш! — зашипел Упендра. — Прошу тебя, говори вполголоса. И затвори поплотнее дверь.

— Зачем? — удивился Чемодаса.

— Затем, что сквозняк. Представь себе, еще ни одна живая душа не проведала моего нового адреса. Я словно растворился для всех! Кстати, и тебя попрошу: если станут обо мне расспрашивать…

— Вот еще! Не стану я врать.

— А я тебя врать и не прошу. Если спросят, не видел ли Упендру, скажи: «Видел. Только где — не помню. Вспомню — скажу».

Чемодаса хотел было поспорить, но подумал: «Вряд ли кто о нем и вспомнит, так что врать все равно не придется». Поэтому он только спросил:

— А давно ты здесь?

— Давно. Сегодня — уже третьи сутки, как мне пришлось оставить свое насиженное гнездо. Последние два дня я там места себе не находил. Меня осаждали как никогда. Впечатление было такое, будто хотят выжить из собственного дома.

«Странно, — подумал Чемодаса. — Последние два дня я находился при нем почти неотлучно, и, кажется, никто его не беспокоил».

— Кто же это был? — спросил он.

— Понятия не имею! — ответил Упендра. — Может, и вправду поклонники, а может, подосланные шпионы. Последнее время я не даю себе труда проводить тонкие различия между чемоданными жителями. Пустое занятие! Все различия — чисто внешние. Да и кто бы они ни были, а от разговоров с ними я ничуть не поумнел. Наоборот, начал замечать, что и сам превращаюсь в праздного болтуна. И тогда я сказал себе: Хватит! Уж лучше обменяться мнением с самим собой или с каким-нибудь воображаемым собеседником, чем вести нескончаемые беседы с никчемными созданиями, которые забредают к тебе с единственной целью — убить время. Так я подумал, собрал вещички, и — только меня и видели.

4. Из вещей в сарайчике были только ножницы, губная гармошка, да еще — Чемодаса задумался, можно ли считать вещами в беспорядке разбросанные по полу лоскутья чемоданной клеенки, и каково их предназначение. Вдруг — он вздрогнул от испуга! — ему показалось, будто черная оскалившаяся рожа глянула на него с пола. То был самый большой лоскут, дырявый и бесформенный, с рваными неровными краями. Дыры на нем своим расположением напоминали глаза, ноздри, рот и уши какого-то злобного чудовища. Впечатлительный, как и большинство чемоданных жителей, Чемодаса стал смотреть в другую сторону, опасаясь, как бы неприятное впечатление не сказалось потом на его работе.

— Послушай-ка, ты случайно не знаком с Чемодасой? И вообще, слышал о таком? — вдруг спросил Упендра.

Чемодаса почувствовал себя глубоко уязвленным, но виду не подал и ответил с достоинством:

— Чемодаса — это мое собственное имя. А ни о каком другом Чемодасе я не слышал.

— Не может быть! — обрадовался Упендра. — Так это, значит, о тебе все говорят, что, мол, «золотые руки»?

— Должно быть, — скромно потупившись, ответил Чемодаса. — А еще обо мне говорят: «светлая голова».

— Этого утверждать не могу, не слышал. Я говорю только то, что сам слышал и знаю наверняка. Скажи: ты с ножницами обращаться умеешь?

Чемодаса в ответ только фыркнул. Вопрос Упендры показался ему смешным.

— Не исключено, что мне понадобится твоя помощь, — сказал Упендра. — Вот, решил навести здесь уют.

— Хорошая мысль, — одобрил Чемодаса.

— Повесить на стены какие-нибудь изображения. Для начала решил сделать свой портрет. Уже почти закончил. Но что-то мне в нем не нравится, даже не могу сказать что именно. Чего-то не хватает. Думаю, сходства. Ведь зеркала у меня нет, приходилось работать ощупью. Вполне возможно, что-то упустил. Но, с другой стороны, когда проверяю — как будто все сходится. В общем, посмотри сам, со стороны все-таки виднее.

С этими словами Упендра поднял с пола тот самый страшный лоскут и наложил его себе на лицо. К удивлению Чемодасы, все отверстия в портрете в точности совпали с отверстиями на колпачке Упендры.

— Ну, как? — спросил Упендра

— По-моему, похоже, — сказал Чемодаса, — Все совпадает. Вот только края бы подровнять. А так все сходится.

— Ты полагаешь? — Упендра выглядел разочарованным. По всей видимости, он ожидал другого ответа. — Ну, что ж. Вот тебе ножницы. Действуй. Доведешь до конца — и можешь считать своим собственным произведением. В конце концов, какая разница, кто автор. Главное, чтобы удачная вещь получилась.

Чемодаса заработал ножницами, и через минуту портрет выглядел совсем не страшным.

— Если хочешь, можешь оставить его себе, — сказал Упендра, лишь мельком взглянув на свое изображение. — Честно говоря, я представлял его себе несколько другим.

5. Пока Чемодаса любовался подарком, он пребывал в глубокой задумчивости. Потом наконец произнес:

— Мне все ясно. На самом деле в этом портрете слишком много сходства. Больше чем надо.

— Как это? — не понял Чемодаса.

— Он похож на всех чемоданных жителей сразу. А я хотел, чтобы только на меня одного. Ладно, переделывать не будем, только название надо изменить. Напиши: «Портрет неизвестного», и можешь вешать на стенку. Только, пожалуйста, не здесь, а у себя дома.

— Спасибо, — сказал Чемодаса, скатывая портрет в рулон.

— Знаешь, о чем я сейчас подумал? — сказал Упендра.

— О чем?

— Я подумал о том, что и внешние различия между чемоданными жителями — одна только видимость.

— Что значит видимость?

— Видимость — это значит, что они только вблизи кажутся разными, а на самом деле у каждого — один и тот же стандартный набор: две ноги, две руки, один нос, два уха… Между прочим, когда ты сегодня появился возле моего дома, я тебя в первую минуту принял за своего соседа. А кстати, вот и он. Полюбуйся!

6. Чемодаса выглянул в окно и увидел незнакомого чемоданного жителя, быстро пересекавшего двор, в расстегнутых сандалиях и небрежно выпущенной затрапезной рубахе с закатанными рукавами. Логос его был надет набекрень, отчего лицо перекосилось и имело злобное выражение. Приблизившись к домику Упендры, чемоданный житель несколько раз громко, но невнятно позвал его, а затем сквозь зияющий дверной проем вбежал в комнату.

— Что скажешь? — спросил Упендра.

— А что сказать? Видно, что спешит. Небось, работу дома оставил.

— И это все? А его вид тебе ни о чем не говорит?

— Вид как вид, — пожал плечами Чемодаса. — Чем ты недоволен? Товарищ забегает на минутку, по-соседски, не иначе как по срочному делу. Неужели ты ждешь, чтобы он по такому поводу наряжался?

— Я от него уже ничего хорошего не жду, — мрачно сказал Упендра.

— Как это?

В это время чемоданный житель выбежал из домика Упендры, со злостью плюнул на крыльцо, сорвал с головы свой логос и убежал в том же направлении, откуда появился.

— Он помешался, — многозначительно и убежденно сказал Упендра.

— С чего ты взял?

— Я за ним наблюдаю. Мечется, третий день не работает. Взгляни.

В задней стене сарая было несколько широких щелей, сквозь которые хорошо просматривался двор соседнего дома, а поскольку в чемоданах нет обычая занавешивать окна, то и вся комната соседа была как на ладони. Посередине стоял большой портновский стол. На столе был расстелен отрез ткани, здесь и там лежали разноцветные мелки, катушки ниток. Поблескивали иголки. У окна стояла подготовленная к работе швейная машинка. Приникнув к щелям, Упендра и Чемодаса жадно смотрели, как сосед бегом пересек двор, влетел в комнату, бросился к столу, сорвал с него материю, снова ее расстелил, схватил мелок, бесцельно повертел его в руке и положил на место, после чего стал бегать вокруг стола, потрясая кулаками. Чемодаса смотрел затаив дыхание. Еще ни разу в своей жизни ему не доводилось видеть настоящего сумасшедшего.

Через несколько минут несчастный опять выбежал во двор, выхватил из кармана свой измятый колпачок, нахлобучил его задом наперед и, уже в который раз, устремился по протоптанной дорожке к дому Упендры.

— И вот так — третий день, — сказал Упендра. — Думаю, пора сообщить о нем куда положено.

Чемодасе стало жаль сумасшедшего.

— А может, не стоит? Его ведь сразу поставят на учет и ограничат в правах. Может, он еще сам как-нибудь выздоровеет?

— До тех пор, пока он выздоровеет, я сам, глядя на него, помешаюсь! — с отчаянием в голосе сказал Упендра. — Думаешь, мне легко на это смотреть? Отлучитьсяне могу, не могу, связан по рукам и ногам.

— Чем же он тебе-то мешает? — удивился Чемодаса.

— Чем мешает? А попробовал бы ты пожить под носом у психа! И ведь пока еще он, слава богу, не проведал, где я. А как услышит шум, да ворвется — что тогда? Между прочим, у меня здесь динамит, это не шутки. Вот и приходится сидеть, притаившись, как мышь. По-твоему, чего ради я взялся за портреты? Думаешь, не понимал с самого начала, что это — не мое? Отлично понимал. У меня к этим портретам с самого начала душа не лежала. Просто надо же было чем-то себя занять, когда нет возможности ни порассуждать, ни помузицировать.

— А ты не пробовал рассуждать молча, про себя? — спросил Чемодаса.

— Бесполезно. Стоит только задуматься о серьезном — глядь, а он тут как тут.

7. — А о чем, например, ты думаешь? — поинтересовался Чемодаса.

— О разном. Последнее время, главным образом, о ничём.

— Ты хотел сказать: ни о чем? — поправил Упендра.

— Если тебе лучше известно, что я хотел сказать, то зачем спрашиваешь?! — вспылил Упендра. — И между прочим, к твоему сведению, так не бывает, чтобы кто-нибудь думал ни о чем. Ни о чем можно только не думать. А думать можно только о чем-то, например, о ничём.

Чемодаса ничего не понял, но уступать не хотел.

— Нет такого слова — ничём, — настаивал он.

— Почему?

— Да потому что так никто не говорит.

— Что значит — никто. А я? Да ты и сам только что это сказал.

Чемодаса не сумел возразить и сдался.

— Ну, ладно, — сказал он. — А давно ты об этом думаешь?

— О чем?

— Да о ничём!

— Строго говоря, давно, — сказал Упендра. — Еще там, — он махнул рукой по направлению своего дома, — я не раз собирался навести порядок в своей голове. Проверить, что есть, чего нет, все пересчитать. Но все как-то руки не доходили. И вот, наконец, на днях решил: пора продвести итог. С каким багажом я покидаю свой дом, что я нажил за все эти годы в Чемоданах, кроме вот этих ножниц и вот этой гармошки, которая мне досталась от отца. И когда я открыл свой сундучок, то как ты думаешь, что я там обнаружил?

— Что?

— Ничего. Оказалось, что все это время я думал о ничём.

8. — Постой-постой, — сказал Чемодаса. — Что-то я тебя не пойму. Чем ты недоволен? И что значит «нажил»? А все, что мы нажили сообща: тоннели, мосты, больницы — чье это, если не твое и не мое и не каждого из нас? Вещи тебе нужны? Бери любую! У меня или у кого угодно — никто тебе не откажет, если, конечно, она тебе нужна для дела, а не для баловства.

— А если она мне вообще не нужна?

— Тогда не бери.

Упендра усмехнулся.

— Видишь ли, — сказал он, — не знаю, как тебе и объяснить. Когда вещь моя, и при этом она мне не нужна, это лучше, чем когда она мне просто не нужна.

— Как это? — снова не понял Чемодаса. — Что же ты будешь делать с ненужным инструментом?

— Все что захочу. Например, вот ножницы. Они мне не нужны. Соседу тоже.

— Какому соседу?

— У которого я их взял. Он о них не спрашивает, значит, пока не нужны. Да ты его видел.

— А-а, тот самый.

— Ну, да. Даже если бы он у меня их востребовал, я бы ему отказал, назаконном основании. Пускай подает на меня в суд! В крайнем случае, я и на суде скажу. Разве можно? Он сейчас в таком состоянии, что запросто может выколоть себе оба глаза. Да лучше я эти ножницы просто выброшу.

— Зачем выбрасывать! Отдай их мне. Я еще чей-нибудь портрет вырежу.

— Отдавать не хочу, — просто сказал Упендра. — Не обижайся. А вот подарил бы с удовольствием.

— Спасибо! — обрадовался Чемодаса. — Только не все ли равно, отдать, или подарить? Какая разница?

— Разница большая. Свои ножницы я, если бы захотел, мог бы, к примеру, выгодно продать. Но я дарю их тебе, чтобы ты мог делать с ними все что тебе заблагорассудится,[72] — объяснил Упендра.

Чемодаса засмеялся.

— Интересно, кто бы тебе позволил их продавать? Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь торговал вещами? Да здесь ни у кого и денег-то таких нет.[73]

— А кто тебе сказал, что я собираюсь продавать их здесь? — невозмутимо ответил Упендра. — Я их продам, когда выберусь наружу. Там наверняка найдутся люди, которые интересуются такими вещами. Как-никак, ножницы выдающегося чемоданного жителя чего-нибудь да стоят.

9. Улыбка исчезла с лица Чемодасы. В первую минуту он не знал, что и сказать. Упендра тоже умолк, занятый свими размышлениями.

Наконец, собравшись с мыслями, Чемодаса спросил:

— Ты что же, всерьез решил уйти, или шутишь?

Упендра взглянул на него так, словно только что вернулся издалека. На губах его блуждала загадочная, отстраненная улыбка.

— Ты не обидишься, если я на прощанье дам тебе совет? — спросил он, — Если хочешь стать остроумным собеседником, и при этом не прослыть пошляком, никогда на шути по поводу чемоданов и всего, что в них находится. Это тема — не подходящая для шуток.

После такого ответа Чемодаса совсем растерялся.

— Не понимаю, что тебя не устраивает, — пробормотал он. — Ну, может, чего-то у нас пока и не хватает, не все же сразу. Но, по крайней мере, у каждого чемоданного жителя есть крыша над головой, уж этого-то никто не может отрицать. Ну, а на самый крайний случай — достроим навес…

Упендра в ответ лишь пожал плечами.

— Вот скажи, разве тебе так уж плохо живется? — не унимался Чемодаса.

Упендра молчал.

— А мне показалось, что настроение у тебя сегодня получше, чем в прошлый раз. И, вот увидишь, завтра оно будет еще луче…

— Несомненно, — сказал Упендра. — Это потому, что я уже принял окончательное решение. Теперь, что бы ни происходило, я спокоен. Я говорю себе: «Спокойно, Упендра. Они еще о тебе вспомнят, но будет поздно».

10. И Чемодаса понял, что отговаривать его бесполезно. Но все-таки ему было до слез жаль Упендру.

Как известно, чемоданные жители не приучены к роскоши, но зато им незнакомо и чувство тревоги о завтрашнем дне. «А там? — думал Чемодаса. — Кто там с ним, таким, нянчиться будет? Он и здесь-то никому не нужен, а там и подавно. Но здесь, что ни говори, а все свои, какие ни на есть. В случае чего к любому можно обратиться. И вообще, у нас, хоть и сквозняки, а как-то уютно…».

Но переубеждать Упендру он больше не пытался. Он знал по себе, что если уж чемоданный житель принял окончательное решение, никакие доводы не заставят его свернуть с намеченного пути.

— Что же ты там станешь делать? — даже не спросил, а вслух подумал он.

— Где?

— Снаружи, где ж еще!

— А-а. Странный вопрос… Найду, чем заняться. Сначала допишу книгу…

— Пиши здесь! Кто тебе мешает?

— Здесь не пишется.

11. Они помолчали.

— Да. Трудновато тебе придется, — сказал Чемодаса. — Я читал, что чемоданные жители могут жить только в чемоданах, что к другим условиям мы не приспособлены.

— Ничего, приспособимся, — ответил Упендра. — Люди живу, и мы привыкнем. Я все рассчитал. Продам ножницы, и на первое время мне хватит. А там издам книгу, или еще что-нибудь подвернется. К чему загадывать наперед?

«Так все-таки дарит он мне ножницы, или нет?» — встревожился Чемодаса. Но спросить об этом напрямик постеснялся и сказал:

— Боюсь, что сразу ты их не продашь. Там ножниц хоть пруд пруди.

— Зачем же сразу? — невозмутимо ответил Упендра. — Сперва осмотрюсь, поторгуюсь. Ну, а если предложат хорошую цену, так почему бы и сразу не продать.

Опять наступило молчание. Каждый думал о своем.

— Нет. Все-таки продавать ножницы — это последнее дело, — сказал Чемодаса. — Если бы у меня были ножницы — я бы ими знаешь как дорожил!

— Понимаю, — сказал Упендра. — У меня когда флейту взяли, так я почти трое суток места себе не находил — боялся, что уплывет.

— И чем кончилось? — спросил Чемодаса.

Уплыла, — ответил Упендра.[74]

Наступило тягостное молчание.

12. — А может, у тебя в сундучке что-нибудь завалялось? — с надеждой спросил Чемодаса.

— Я же сказал: ничего.

— А вдруг все-таки осталась какая-нибудь вещь, — настаивал Чемодаса, — У меня самого сколько раз так было. Ищешь-ищешь, думаешь, потерял. Глядь — а она лежит себе в уголке.

— Да нет же! Я искал. Да у меня там и углов особых нет, все кругло, как кастрюле.

— Давай вместе поищем!

— Хочешь — ищи. Только я тебя уверяю, что это напрасный труд.

Упендра стащил свой колпачок и откинул крышку черепной коробки. Она, действительно, оказалась круглой, как кастрюля, и совершенно пустой. Чемодаса навсякийслучай постучал рукоятками ножниц по дну сундучка, в надежде, что оно окажется двойным.[75] Но двойного дна не оказалось.

Упендра захлопнул крышку и натянул колпачок.

— Ну, теперь убедился, что я был прав?

— Да, — вздохнул Чемодаса.

Обоим было невесело.

— Даже передать не могу, до чего все-таки неприятное ощущение, — сказал Упендра.

— От чего? — невинным тоном спросил Чемодаса, а про себя подумал: «Ясно от чего: совесть заела. За ножницы. Сейчас оправдываться начнет».

— От этой пустоты, — с горечью проговорил Упендра, — Чувствую себя так, словно меня обокрали. Веришь ли, с той минуты, как я это обнаружил, меня моя голова стала просто раздражать. Вот скажи, пожалуйста, на что она мне теперь? Каково ее предназначение?

Чемодаса пожал плечами.

— Вот видишь! И я не знаю, хотя все время только об этом и думаю. Хоть возьми да продай, честное слово! Лишняя тяжесть, да и только.

13. Чемодаса сидел, понурив голову. Маленькие ножницы в его руках тускло поблескивали прощальным стальным блеском. И вдруг — он чуть не вскрикнул, ослепленный внезапно сверкнувшей идеей. Не в силах усидеть на месте, он встал и произнес зазвеневшим от волнения голосом:

— Слушай! А почему бы тебе и вправду ее не продать?

— Гармошку — ни за что! — твердо сказал Упендра.

— Да не гармошку! Голову!

— Ты с ума сошел, — убежденно произнес Упендра, отодвигаясь от него. — Вы все здесь с ума посходили. Остаться без головы, чтобы меня все принимали за осужденного?! А о лице моем ты подумал? На чем мне прикажашь его носить? На заднем месте?

— О лице ты не беспокойся! — быстро, как в лихорадке, заговорил Чемодаса. — Найдем мы, на чем тебе его носить. Вот увидишь, найдем! Ты еще знаешь, с какой гордостью будешь его носить? Как никто! Лицо — это не главное. Были бы руки где положено. А для лица всегда место найдется.

Он стоял посреди сарайчика с пылающими от волнения щеками и блестящими глазами, вдохновенно потирая руки. Решения, одно другого дерзновеннее, проносились перед его мысленным взором. Он зажмурил глаза. Все смелее, смелее! Все невероятнее! У него даже дух захватило. Так бывало всякий раз, когда он придумывал что-нибудь новое, небывалое. Вот сейчас, сейчас родится самое лучшее, самое неожиданное, самое окончательное решение, и вместе с ним — твердая уверенность, что так тому и быть.

— Есть!

— Что там у тебя есть? — с тревогой спросил Упендра. — Сделай милость, объясни, что с тобой происходит. Ты весь горишь. И кстати, молодец, что напомнил. У меня как раз ничего нет к обеду. Предлагаю выйти где-нибудь перекусить, заодно и разомнемся. Я, честно говоря, засиделся. Или лучше я сам сбегаю, а ты отдохни.

14. Но Чемодаса даже не слышал его. Мускулистый, широкоплечий, он стоял перед Упендрой, загораживая дверь, и помышлял лишь о том, чтобы как можно скорее провести в жизнь свою дерзновенную идею. Проскользнуть мимо него не было никакой возможности.

— Сейчас, сейчас! — нетерпеливо повторял он. — Сейчас ты убедишься. Снимай!

— Что снимать? — испуганно спросил Упендра.

— Все! Колпачок, штаны. Рубашку можешь оставить.

— Зачем оставлять рубашку? — почему-то еще больше испугался Упендра.

— Увидишь. Раздевайся.

Надо сказать, что настоящий чемоданный житель никогда не станет тратить время на пустопорожние рассказы о том, что он задумал совершить. Он действует. А о том, плох был замысел или хорош, судят по результатам.

Завладев колпачком и штанами Упендры, Чемодаса швырнул ненужное в угол и быстро заорудовал ножницами. Не прошло и мигуты, как он вручил свое изделие ничего не понимающему Упендре.

— Надевай!

— Колпачок или штаны? — спросил Упендра на языке жестов.

— Штаны, — жестом же ответил ему Чемодаса.

15. Облачившись в обновку, Упендра сразу же заговорил.

— В чем дело? Почему все перевернулось? — причем голос его звучал теперь значительно ниже, чем раньше.

— Все на месте, — поспешил заверить его Чемодаса. — Перевернулось только твое лицо. Зато видел бы ты, как оно помолодело! Будь у тебя зеркало, ты бы себя не узнал!

И действительно, из-за того, что ткань колпачка теперь была натянута туже обычного, лицо заметно пополнело, морщины разгладились, щеки округлились. Благодаря своей незаурядной изобретательности и истинно чемоданной сноровке, Чемодаса сумел в считанные секунды, не имея в руках ничего кроме ножниц, превратить поношенный колпачок в новую, а главное, совершенно беспрецедентную часть туалета. В Чемоданах, как уже было где-то сказано, любят пошутить, и иной раз шутки выходят, прямо сказать, солоноватыми. Но чтобы использовать собственный логос вместо подштанников, да еще натянуть его задом наперед, — до этого, кажется, еще никто не додумался. «Вот смеху-то будет!» — подумал Чемодаса, и тут же огорчился. Ему стало обидно, что никто не узнает, чья на самом деле была придумка, все будут считать, что это Упендра такой выдумщик и мистификатор. «Надо бы как-нибудь невзначай «проговориться», чтоэто моя идея…»

— К чему мне зеркало? Я и без зеркала себя не узнаю! — возмущенно басил Упендра, — Во что ты меня превратил? Ну, хорошо. Я согласен считать это неудачной шуткой, но только при одном условии. Сейчас я закрою глаза и сосчитаю до трех. Даже до десяти. А уж ты постарайся, чтобы, когда я их открою, моя голова была там, где ей следует быть. Раз, два…

«И верно! Про голову-то я и забыл! — подумал Чемодаса. — С головой на плечах и лицом на заднем месте он действительно имеет нелепый вид».

— Три. Четыре… — медленно считал Упендра.

16. В два счета Чемодаса отвинтил черепную коробку, а еще через секунду она уже стояла у стенки возле двери, готовая к продаже. Однако счет «пять» не последовал. Как только тяжелый сундучок отделился от плеч Упендры, с ним произошло удивительное превращение. Он издал пронзительный, ликующий вопль, высоко подпрыгнул и с громкими криками «Э-ге-гей!» и «О-го-го!» начал носиться вприпрыжку по всему сарайчику, натыкаясь с разбегу на стены и поминутно сбивая с ног не успевавшего увертываться Чемодасу. Куда только девалась его обычная степенность.

Наконец Чемодасе удалось отыскать безопасное местечко в углу, рядом с динамитом. Он уже понял, что происходит с Упендрой, читал, что подобное состояние испытывают и преступники, приговоренные к временному лишению головы.[76] В первые минуты их охватывает чувство безумной радости и умопомрачительной легкости во всем теле, особенно в области гловы. Им кажется, что они способны без труда преодолевать пространство и время, и что законы природы и общества больше не тяготеют над ними. С течением времени ощущения эти становиятся привычными и постепенно притупляются, настоящие же муки начинаются по истечении срока наказания. После того, как исправившемуся правонарушителю снова возлагают на плечи его драгоценное бремя, он некоторое время, до тех пор, пока не привыкнет, чувствует себя глубоко несчастным.[77]

Постепенно прыжки Упендры стали менее высокими, а крики менее пронзительными. Попрыгав напоследок на одной ножке, он в изнеможении повалился на поролон, нащупал подле себя гармошку, поднес ее к губам и вдохновенно заиграл свою любимую мелодию. И Чемодаса, невольно заслушавшись, с удивлением заметил, что никогда прежде звук этого надоевшего всем инструмента не был столь сильным, глубоким и проникновенным.

17. Но он не успел дослушать мелодию до конца, так как внимание его привлек подозрительный запах паленой шерсти. «Уж не сосед ли чудит?» — с тревогой подумал Чемодаса. Но в тот же миг другая, страшная догадка озарила его сознание. Он оттянул завязку на своем колпачке, просунул руку под край — и тут же ее отдернул, коснувшись раскаленной поверхности сундучка. Так и есть! Непростительная, преступная оплошность!

Еще ни разу в жизни Чемодаса не допускал ничего подобного. Напротив, он всегда беспощадно осуждал тех, по чьей вине то и дело случаются в чемоданах пожары и взрывы, нередко приводящие даже к жертвам.

Дело в том, что умственная деятельность чемоданного жителя обычно сопровождается заметным повышением температуры на поверхности его пенала. Чем напряженнее работа ума, тем выше температура черепа. Под влиянием творческого подъема голова может раскалиться настолько, что, если не принять специальных мер предосторожности, дело может кончиться возгоранием окружающих предметов.[78]

Именно поэтому, во избежание перегрева головы, чемоданные жители стараются никогда не работать в колпачках. Кроме того, в чемоданах широко применяются различные охлаждающие процедуры, как-то холодные обертывания, компрессы, обливания, ванны и пр. Простейшим и доступнейшим средством от перегрева является стояние на сквозняках, которые в чемоданах устраиваются где только возможно (при планировке улиц и зданий эта цель ставится во главу угла). А наиболее талантливым изобретателям и рационализаторам бесплатно, из общественных фондов выделяются специальные холодильные камеры, в которых они могут творить сколько им вздумается в полной безопасности для окружающих. Со временем таких камер станет еще больше, и они станут доступными любому труженику.

Несмотря на все это, среди обитателей чемоданов нет-нет да и находятся «горячие головы», пренебрегающие не только нормами трудового законодательства, но и элементарной осмотрительностью. Как был далек от них Чемодаса! Как часто ставили его в пример этим незадачливым Ньютонам! А сегодня, заболтавшись с Упендрой, он забыл о простейших правилах, которые свято соблюдал еще ребенком!

18. Раздумывать было некогда. Чемодаса рванул завязку и, рискуя рискуя вывихнуть челюсть, одним рывком сдернул с головы уже затлевший колпачок.

В сарайчике сразу стало жарко, как от раскаленной печки, воротник рубашки задымился. Выход оставался только один: голову — долой. Не думая о боли — доставать перчатки было некогда, да и невозможно — Чемодаса стал голыми руками отвинчивать уже раскалившийся добела сундучок. Только бы успеть!.. Еще четыре оборота… Три…Два… Последний оборот! В два прыжка он очутился у стены и опустил голову на пол. Теперь — открыть дверь. Там, во дворе он видел бочку с водой…

Двери не было.

Чемодаса водил обожженными ладонями по шершавой стене, еще не понимая, что произошло.

— Ложись! — донесся до него отчаянный крик Упендры.

В следующее мгновение раздался оглушительный взрыв, и Чемодасу подбросило так высоко, что за время падения у него успела сложиться полная картина происшедшего. Вследствие слишком быстрого отвинчивания головы он потерял ориентацию в пространстве, перепутал направления и положил свою пылающую голову рядом с динамитом. «Теперь для меня все кончено», — заключил он в момент приземления.