"Геннадий Прашкевич. XXII век: Сирены Летящей (Собеседник-2)" - читать интересную книгу автора

для выработки сохраняющих реакций информацию, кодируемую состояниями
отдельных молекул". Длинная фраза, но я специально ее привел - мысли
человека иногда идут самыми необыкновенными путями...
- Что ж, Даг, - сказал я не без зависти, - ты и впрямь нашел
автотрофа. Но при чем тут сирены?
- Ты разве не слышишь? Эта штука поет!
- Поет?
- Ну, шумит. А шум ее отражается от камней. Чем не пение? Наклонись.
Я наклонился и вслушался.
Низкое, еле различимое гудение, будто рядом со мной работал крошечный
трансформатор, действительно исходило от жестких листьев сирены. Это трудно
было назвать пением, но Конвей любил выражаться образно.
- Твой автотроф плотно прикреплен к камню. Как ввинчен, - заметил
подошедший Моран. - И все-таки советую всем отодвинуться. И запомни, Даг. Ни
сегодня, ни завтра я не позволю тебе раздирать это существо на анализы...
Пока мы не убедимся, что оно не имеет никакого отношения к разуму, ты не
тронешь его.
Отодвинувшись, мы продолжали смотреть на сирену. Лучше всего этот вид
был описан самим Конвеем:
"Сирены Летящей - кустистые. Стебли прямые или слабо изогнутые. Часто
стелющиеся. Диаметр стеблей - от трех до пятнадцати сантиметров. Сообщаются
через соединительные трубки, расстояния между которыми иногда превышают
двадцать пять сантиметров. Днища воронкообразные, прикреплены к камню. Я
назвал автотрофов Летящей сиренами из-за их способности издавать звуки,
рождающие среди скал странные отражения".
В этом описании весь Конвей с его стремлением все расставить по
полочкам, классифицировать, определить, и все это как можно скорее... Но он
был прав - сирена умела петь.
Низкое гудение, так напомнившее мне трансформатор, переросло в ровный
гул, явственно различимый даже в пяти метрах от сирены.
Сирена пела.
Оставаясь совершенно неподвижной, она умудрялась испускать звуки,
перебиваемые время от времени быстрым треском. В этих звуках, как ни
странно, можно было уловить некие ноты, смазанные, растянутые, будто перед
нами прокручивали валик доисторического фонографа. Потом гудение смолкло.
Листья сирены вдзрогнули и опустились.
- Удивительно, - пробормотал Моран.
- Удивительно? - вскликнул Конвей. - Напротив, это пение ничуть меня
не удивляет. В конце концов, у нас, на Земле, есть вещи более удивительные!
Орган кобры, например, реагирует на инфракрасное излучение, обнаруживая
разницу температур порядка 0,001°. Разве это не удивительно? А электрический
орган некоторых рыб? Он реагирует на падение напряжения порядка 0,01
микровольта на миллиметр! А слуховой орган моли? Он реагирует на
ультразвуковую локацию летучих мышей! А у некоторых насекомых
чувствительность осязания вообще находится на пороге молекулярных колебаний.
Даже человеческий глаз, Франс, способен реагировать на отдельные кванты
света. Все это - итог специализации. Дело не в том, что сирена поет...
- А в чем же?
- Зачем она это делает?
- У нее есть враги на Ноос, - сказал я. - Она их отпугивает.