"Геннадий Прашкевич. Мир, в котором я дома" - читать интересную книгу автора

Я представил себя рядом с Бестлером, и мне вдруг страшно стало от того, что
он почему-то выделил меня из многих.
Ковентризованный, всплыло в памяти... Ковентризованный город... Этот
термин нацисты ввели после того, как в 1941 году их бомбардировщики стерли
с лица земли английский город Ковентри...
Ковентризованная планета... Это и есть естественное развитие?
Я вспомнил лицо отца, каким оно было, когда арендатор из немецких
латифундистов в Бразилии отнял у него землю. Земля у отца не была особенно
хорошей, но в теплом и влажном климате производство сахарного тростника
себя вполне окупило. По крайней мере, я не помнил, чтобы мое детство было
отравлено недоеданием, что было обычным для многих соседствующих с нами
семей. В памяти моей сохранилось время уборки тростника, когда плантация
становилась коричневой от голых мужских и женских спин. И еще я помнил
арбы, запряженные волами, и вьючных мулов, на которых сахарный тростник
везли к заводам. Отец выращивал сразу несколько сортов тростника -
креольский, кайенский и яванский, и мне не раз приходилось с ним ездить к
заводчикам, поставившим свои производства почти на берегу океана. Дальний
берег бухты щетинился белыми пиками гор. Это зрелище всегда пробуждало в
отце странные чувства. Где-то там, говорил он, прячется город, построенный
белыми людьми еще до того, как португальцы и испанцы пришли на континент...
Отец слышал от индейцев и бродяг, время от времени появлявшихся из лесов,
самые странные истории о городе, затерянном в сельве. Чтобы добраться до
его каменных построек, надо было лишь пройти заболоченный лес, перевалить
горы, сложенные дымчатым кварцем, и преодолеть несколько порожистых рек,
над которыми постоянно висят шлейфы радуг и водяной пыли...
- Вот там, - говорил отец, - за этими реками и прячется таинственный
город. Он мертв, в нем никого нет. Над ним никогда не поднимаются дымки.
Тропа приводит заплутавшегося человека прямо к трем аркам, сложенным из
исполинских глыб, покрытых непонятными иероглифами. Из европейцев там мог
побывать лишь некий Раппо. Он увидел широкие улицы города, усеянные
обломками.
Побывал в пустых, облепленных растениями-паразитами домах, постоял под
портиками, суживающимися кверху, но широкими внизу.
Многоголосое эхо отдавалось от стен и сводчатых потолков, помет
летучих мышей толстым ковром устилал полы помещений.
Город выглядел настолько древним, что трудно в нем было надеяться на
какие-то находки, - все, что могло истлеть, давно истлело.
И все же Раппо не ушел с пустыми руками. Он перерисовал в блокнот
резьбу, украшавшую поверхность многих порталов, перерисовал резные
изображения юношей с безбородыми лицами, голыми торсами, с лентами через
плечо и со щитами в руках. На головах этих юношей было нечто вроде лавровых
венков, похожих на те, что изображались на древнегреческих статуях. Но
самое интересное Раппо открыл на центральной площади, где возвышалась
огромная колонна из черного камня, а на ней отлично сохранившаяся фигура
человека.
Одна его рука покоилась на бедре, другая, вытянутая вперед, указывала
на север...
Эта легенда буквально преследовала моего отца.
Стоило заговорить с ним о сельве, как он поворачивал разговор на
затерянные в ней города. Уже позже, когда мой разорившийся отец умер, я