"Александр Попов. Надо как-то жить (Повесть)" - читать интересную книгу автора

знал, искуситель, что сказать:
- Айда, братка, вспомянем наше босоногое детство.
Да, в детстве, случалось, сутками напролет пропадали на травянистом
берегу запруды: то рыбачили, то флотилию строили, то купались, а зимой с
клюшками носились по льду. Сейчас сидели и вспоминали детство и товарищей
своих, из которых кто уже преставился, кто спился, а кто уехал неведомо куда
и пропал.
Утро было пасмурным и влажным, и по заболоченной луговине и залескам
томно и густо лежали вполне осенние туманы, - известно, в Сибири август
зачастую уже не лето, но еще и не осень. Сосновая роща была темна, а сопка,
из-под которой били ключи, так и вовсе не просматривалась. Над запрудой и по
берегам намутилось кисельное марево, и Михаилу Ильичу представлялось, что
оно слепило воедино это низкое-низкое небо и воду, и где теперь верх, а где
низ, где небо, а где земля, - не понять. Он ознобко утягивал подбородок в
овчинный вытертый ворот душегрейки, хотя совсем не мерз, и держал глаза
потуплено, разговаривал вяло. А вот Александр Ильич вроде как не замечал
всего этого неуюта и некрасивости мира, посвистывал, дурачился - иногда,
будто бы нечаянно, стряхивал с лески воду и тину над головой младшего.
За спинами братьев шебаршилось Набережное с перекликами, лаем и
мычанием. Чихали и тарахтели моторы. Александр Ильич театрально разводил
рукой:
- Хор-рошо, едрена вошь... деревня... рыбачим... Эх!
Михаил Ильич покашливал в кулак:
- Ишь, гляньте, - турист. Только что не визжит от счастья.
Слева неподалеку осиротело горбились ржаво заросшие бурьянами
заброшенные совхозные поля. На них время от времени намахивались сквозняками
из распадков хламиды тумана, которые как бы прикрывали человеческие грехи и
огрехи. Михаил Ильич старался не смотреть в сторону бесхозных полей - сердце
не смирялось. Но все равно их видел, потому что думал о них, потому что
болел ими. Не прислушивался к бодрому, смеющемуся голосу брата, не
отзывался.
- Ты чего, Михаил?
- Да так.
Помолчав, младший сказал-таки, как будто процедил:
- Не возделывают землю. Не выгодно-де. Трепачи. Видишь, лежит
брошенная?
- Вижу, вижу.
Александр Ильич вобрал в грудь воздуха и шумно, продолжительно выпускал
его, видимо, не зная, каким образом можно еще выразить сочувствие.
Воспоминаний не возобновил.
Рыбачили молчком. Взбиралось к верхушкам сосен дымно-красное солнце -
видимо, быть дню жарким или даже знойным. Открылась целиком и стала сверкать
вода. Всюду щебетало, жужжало, стрекотало. Казалось бы, можно радоваться
жизни, и этому ласкавшемуся к щекам солнцу, и этому терпко-таежному
сыроватому воздуху, и этому раздвигавшемуся и загоравшемуся у горизонта
белыми стожками небу, но Михаил Ильич минута за минутой становился
сумрачнее: и присматриваться уже не надо было - всюду валялся мусор, а ближе
к сосновой роще так самая настоящая свалка безобразно щетинилась кучами.
Привыкнуть бы уже надо было Михаилу Ильичу - нет, не привык. Не умел
привыкать.