"Александр Попов. Надо как-то жить (Повесть)" - читать интересную книгу автора

великий треск и вздох. Пришел Михаил Ильич посмотреть на сосну, уже
поверженную, лежавшую с переломанными ветвями. И поразило его - на корнях ее
висели немалые камни. Оказалось, она вросла в расколы, в трещинки каменных
глыб, обвила их, будто бы вживилась. Зацепилась и держалась, ухватисто
держалась весь свой век. И, умирая, уже согнутая, держалась, потому в бурю и
не рухнула сразу, как соседние деревья, а повалилось их тогда много, не
совладав с махиной густого влажного снега. И выходит - камни держались за
землю, сосна держалась за них. У других поваленных деревьев - а они намного
моложе были - Михаил Ильич камней на корнях не приметил; так, мелкие
камушки, запутавшиеся в суглинистой бороде корней, висли и осыпались.
Лежат они, корни и камни этой необычной сосны, никто их не трогает, не
обрывает. Приходят селяне, дивятся, другим показывают. Саму же сосну люди
сразу распилили. На дело пошла, не пропадать же доброй древесине. "А корни
ее пусть лежат: сгниют или сгорят, все будет умягчение для земли", -
отчего-то заботило Михаила Ильича.
Себя он почувствовал теперь, после всех разговоров с братом и его
женой, вросшимся даже в камни своей земли. Нравилось ему так романтично и
по-детски сказочно думать о себе. Нравилось не потому, что гордился и
осознавал себя сильным, неколебимым или правильным каким-то, а потому, что
легче становилось на сердце, яснее и проще жизнь виделась.
Ругал Михаил Ильич жизнь в Набережном всегда, и в советское время, и
ныне. Но пришло время выбирать - и выбрал эту руганную и переруганную им
жизнь. "Чудно!" - с сердитой, но ребячливой веселостью подумалось ему.
- Будем, мать, жить и умирать здесь, - одним августовским вечером
сказал он Ларисе Федоровне.
Но она, уже засыпавшая, смаявшаяся за день по хозяйству, ни о чем и не
спрашивала мужа, не требовала никаких от него решений и ответов. Он же
молчал и супился весь этот день; а когда утихли за стенкой родственники,
вот, сказал. Сказал строго и твердо, как будто отсекал чье-то противное ему
мнение или словно бы супруга только что возразила ему, спорила отчаянно и
страстно.
Лариса Федоровна вздрогнула, переспросила, потягиваясь. Он повторил, но
скороговоркой, рубяще, как будто спешил высказаться, как будто боялся, что
потом скажет уже не так, устыдившись этой внешней приподнятости в словах.
Она не удивилась и сразу отозвалась:
- Ясное дело, что здесь. Как же иначе? А теперь спи, Христа ради, спи.
- Сплю, сплю, - чему-то своему усмехнулся он, поудобнее устраиваясь на
подушке. Казалось, теперь совсем хорошо ему стало, не надо волноваться и
по-пустому раздумывать о том, так живу или не так, так нужно было сказать
или по-другому.


* * *


К концу июля - к началу августа Вера Матвеевна успокоилась-таки,
поняла, объяснив своему благоверному, что легче ту "кривогорбую" сопку
вместе со всеми родниками, с высоченными соснами, с булыжниками и черт знаем
с чем еще перенести в Израиль или в другие благодатные края, но только не
Михаила Ильича как-то хотя бы на пядь сдвинуть с его "заскорузлого" - была