"Александр Попов. Юный, юный Илья" - читать интересную книгу автора

совет, и там он глубокомысленно безмолвствовал. Кто-то из педагогов на его
упрямое молчание и странные поступки последних месяцев сказал, что парень
погиб, другие - дескать, повредился умом, третьи предложили выгнать из
школы. Директор Валентина Ивановна крикнула в сторону Панаева:
- Всех вас, мерзавцев и тунеядцев, посадить бы на голодный паек и за
колючую проволоку загнать бы! - И своим грозным мужским взглядом долго в
густой тишине педсовета смотрела с трибуны на Панаева. Тихо, но страшно
выкрикнула: - Вон!
Бледный Панаев ненавистно взглянул на нее и дерзко-медленно вышел. "Что
они знают о жизни? - подумал он о педагогах по дороге к Галине. -
Ограниченные, жалкие людишки!.."
Илья забросил писать картины маслом и акварелью, потому что такая
работа требовала серьезного напряжения мысли и сердца. Его душа перестала
развиваться; только временами набегало художническое томление, и он делал
скорые, неясные наброски карандашом или углем. Человек, привыкший глазом,
умом и сердцем к простым, понятным штрихам, краскам и сюжетам, скорее всего
не смог бы разобраться в весенних набросках Ильи. Но можно было увидеть в
неопределенных линиях абстрактных картинок Ильи то, что ворвалось в его
жизнь: он и через рисунок, линию открывал и утверждал для себя истинную, в
его представлении, жизнь. Рисунки были фантастическим сплетением тел,
растений и облаков, - Илья и сам толком не мог объяснить, что они означают.
Как обнаженное человеческое тело может быть связано с небом, облаками или
ветвями сосен и кустарников? Но абсолютно ясно Илья понимал одно: все, что
подняло и понесло его, это - ветер чего-то нового, радостного, долгожданного
в его жизни, и потому торжествующими и даже ликующими оказывались все его
художественные работы весны.
Он словно бы поднял бунт: не слушался родителей и учителей, уроки
посещал только по тем предметам, по которым сдавался экзамен. Показавшись
дома на глаза матери - убегал к Галине.
Илья и Галина теперь встречались только вдвоем. Они ласково смотрели
друг другу в глаза, зазывно улыбались, как бы спешно говорили пустое и
незначащее, а потом - ложились.
Однако с каждым новым днем женщина все чаще не торопилась в постель, а
хотела подольше смотреть в серовато-мягкие с блеском глаза юного Ильи и
беседовать с ним.
- Мне бы такого мужа, как ты, - однажды сказала ему Галина, - и я была
бы самой счастливой на свете.
Илья обнял ее, но она отошла от него.
- Мне, миленький, горько жить, - тихонько пропела она срывающимся
голоском и - заплакала.
Илья, уже привыкший обращаться с Галиной запросто, с одной целью, не
знал, как поступить. Ему стало жалко ее. И захотелось обойтись с ней так,
чтобы она почувствовала себя счастливой. Но он был слишком молод, неопытен и
не мог предпринять что-то твердое, бесповоротное, такое, что перевернуло бы
жизнь Галины. Он увидел, что она до крайности одинока, что ее подружка
Светлана поверхностный, легкомысленный человек, и, несомненно, глубокие,
сердечные отношения этих двух женщин друг с другом не связывают.
- Ты счастливая? - спросил он.
Она пожала плечами. Илья заглянул в ее черные загоревшиеся глаза, и ему
показалось, что они обожгли его.