"Владимир Федорович Попов. Разорванный круг (Роман, 1968) " - читать интересную книгу автора

может смотреть и смотреть, не отрываясь. В ту пору им не раз обуревало
желание встать, подойти к ней и поцеловать у всех на виду, чтобы положить
конец бесконечным перешептываниям и разговорам, что у них с Леной: любовь
или дружба?
Любовь или дружба? "Ох, уж эти досужие педагоги и доморощенные школьные
философы! Они полагают, что если мальчик и девочка не целуются, то это
дружба, - чувство, допустимое в школе, а если целуются - это уже любовь, а
значит, чрезвычайное происшествие". И сейчас, сидя за ученической партой и
исступленно глядя на Лену, он понял, что физическая близость не является
основным признаком любви, понял, что у него с Тасей, хотя они муж и жена,
любви никогда не было.
Движимый порывом, который не мог и не хотел подавить, он поднялся и
подошел к Лене.
Она рванулась к нему, прижалась щекой к груди. Так они и стояли среди
класса, большие, взрослые люди, пока не услышали шагов сторожихи,
встревожившейся за сохранность школьного имущества.
А потом, когда они шли по улице мимо здания техникума, которое до сих
пор по старинке называли Мариинской гимназией, шли, потрясенные этим порывом
нежности, Лена попыталась пошутить:
- Ах дети, дети, как опасны ваши лета...
И улыбнулась. Но улыбка получилась вымученной, грустной. Он тоже
улыбнулся в ответ и тоже вымученно, грустно.
Поравнялись с Музеем истории донского казачества.
- Будем продолжать нашу программу, - официально, как бы встряхнувшись,
сказала Лена, - хотя то, что произошло, честно говоря, в мою программу никак
не входило.
В прохладном, тихом, словно погруженном в сон здании было пусто.
Неподвижно сидевшие дежурные походили на восковые фигуры.
Поднялись на второй этаж, где были выставлены полотна Дубовского,
завещанные в дар родному городу, полотна, на которые впервые обратила его
внимание Лена. Он потом всегда вспоминал об этом и в залах Третьяковки, и в
залах Русского музея. Он многим был обязан этой девочке. Даже пониманием
музыки. Впервые серьезная музыка тронула его душу, когда он слушал
шумановский "Порыв" в ее исполнении на школьном вечере.
В другом зале долго не уходили от картины Крылова, певца донской
природы. Бескрайняя степь, освещенная разжиженными лучами заходящего солнца,
стадо коз в отдалении, старый пастух, сладко заснувший на пригорке. А над
ним застыл в вопросительно-выжидательной позе вожак стада, бородатый козел.
Будто раздумывал: боднуть или не боднуть, будить или подождать. И название,
так хорошо найденное: "Пора домой".
Молча дошли до Соборной площади. Белая громада собора высоко вздымалась
над двухэтажным городком, огромная тень от него падала на брусчатую
мостовую. Купола теперь были покрыты оцинкованным железом - золоченые сняли
гитлеровцы. Слева полукружье зданий разрезал Ермаковский бульвар, у самого
начала его на гранитном утесе застыл Ермак, протягивающий России корону
татарского ханства.
Когда-то ни площади, ни проспекта, ни Ермака для них не существовало.
Им принадлежали только часы, нелюбимые, надоевшие грозные часы - они
неумолимо отбивали время, - да ступеньки у бокового входа слева, где
просиживали в ожидании десяти роковых ударов.