"Владимир Федорович Попов. Разорванный круг (Роман, 1968) " - читать интересную книгу автора

о трамвае только говорили. Теперь же весело постукивали на стыках рельсов
новые, ярко окрашенные вагончики. Только они показались ему чем-то
чужеродным. Новая улица, длинная-предлинная, витрины магазинов, вывески.
Затейливые вывески. "Сюрприз". Это, наверное, магазин подарков. "Лакомка".
Конечно, кондитерская. "Силуэт". Это что? А, фотография. И когда увидел
просто "Книги", подумал с иронией: "Нужно уж было выдерживать стиль. Не
"Книги", а "Мудрость", и не "Аптека", а "Здоровье" или, допустим,
"Антиболезни". И вдруг мелькнуло старое, характерное для этого города здание
бассейна питьевой воды. Те же красные кирпичные стены, полого выложенные у
подножья камнем, обросшие мохом и травой. Вот с этих склонов катался он
мальчишкой на санках, которые за неимением другого железа были подбиты
обручным, от бочек. Первые санки не доставили особой радости - они почему-то
заносили в сторону. Тогда он придумал другое, более азартное занятие:
становился перед бассейном на улице в том месте, где санки брали наибольший
разбег, и, дождавшись, когда лицо мчавшегося мальчишки почти касалось его
ног, подпрыгивал, как козел, пропуская санки под собой.
Не баловал отец сына игрушками, Лешка мастерил их сам - и санки, и
лыжи, и ружья, и сабли.
Брянцев так ушел в воспоминания, что чуть было не проехал Почтовую, на
которой решил выйти, чтобы немного пройтись пешком.
Поставил чемодан на землю, огляделся. Все без перемен. То же
остроугольное здание аптеки на углу, куда он бегал покупать лекарства для
матери. Только тогда здание казалось ему большим-большим, а теперь оно
словно вдвое уменьшилось. Та же малолюдная, заросшая травой Покровская.
Только среди травы поблескивают отполированные рельсы. И по Почтовой улице,
впритык к аллее, местами разросшейся, а местами поредевшей, тоже трамвай, и
ветви деревьев хлещут пассажиров, сидящих у окон.
Свернул на свою Тихую, которую переименовали в улицу Революции.
Отцу не раз предлагали квартиру в центре, но он прижился здесь, отсюда
и покойницу жену увез на кладбище.
Брянцев подошел к калитке и остановился - почувствовал, что волнуется.
Нет, негоже с отцом, как мальчишка, встречаться. У них давно уже отношения
сдержанные.
Отец всегда с восхищением рассказывал, как после боя командир казачьего
полка обходил раненых, снесенных в одно место и уложенных в ряд. У каждого
останавливался на миг, говорил: "Благодарю, казак, за службу", - и шел к
следующему. И позором считалось, увидев среди раненых сына или брата, хотя
бы и при смерти, задержаться возле него дольше, чем возле остальных. Так он
и сына воспитывал.
Алексей Алексеевич распахнул калитку. Заросший травой дворик, шпалеры
винограда с крупными, но еще зелеными гроздьями, дом во дворе с бурой от
ржавчины крышей, но белыми, свежевыкрашенными оконными рамами. На участке
ближе к улице вырос флигелек. Какая-то собачонка, рыжая от въевшихся в
шерсть репьев, залилась злобным лаем, но держалась поодаль.
На двери дома висел замок. Брянцев остановился озадаченный: "Ушел или
уехал? Если ушел - не страшно, можно подождать".
Из флигелька вышла женщина в переднике, заслонилась от солнца
вымазанными тестом руками.
- Родненький, да вы, никак, сыном будете! - зачастила она и, не
дожидаясь подтверждения, стала объяснять: - А батюшка ваш только утром