"Владимир Федорович Попов. Разорванный круг (Роман, 1968) " - читать интересную книгу автора

Это решение так и осталось бы неизменным, но вмешались силы извне.
Чалышеву вызвал к себе профессор, знавший с детства ее отца.
- Ксения Федотовна, поговорим по душам, - доверительно сказал он. - Вам
не обидно? Сколько черновых материалов готовили вы разным людям для
диссертаций, а сами до сих пор не имеете ученой степени!
- Нет, не обидно...
- А завидно? Хоть немного?
Это был удар в больное место.
- Завидно, - сказала она, хотя сама себе в этом никогда не
признавалась. Очень уж расположил ее к себе профессор. Мало людей принимало
участие в ее судьбе, и к тем, кто помог хоть теплым словом, она испытывала
что-то похожее на нежность.
- Люблю откровенность, - сказал профессор. - Может быть, вы объясните,
как это у вас получается такое сочетание - и не обидно и завидно?
У профессора очень доброе лицо. Глаза небольшие, глубоко запавшие, но
лучистые-лучистые. Не от молодости духа - от доброты. И даже нос добрый -
небольшой такой, пуговкой.
Чалышева молчала. Не привыкла открывать тайников своей души. Было бы
что в этих тайниках - может, и разоткровенничалась бы. Но она знала себе
цену. Знала, что работа, которую выполняла, была ей по плечу, но другая...
Отсюда рождалась зависть без обиды. Обида возникает от несправедливости,
зависть - от превосходства других над тобой.
- Хорошо, не буду требовать от вас откровенности, - сказал профессор,
выводя Чалышеву из тягостной нерешительности. - Однако извольте выслушать
то, что я о вас думаю. Далеко не все способны к научной работе, но одних
спасает упорство, других... простите, нахальство. У вас нет ни того, ни
другого. Знаете, чем вы богаты с избытком? Честностью. И за это я вас ценю.
Работу, которую другой выполнит за неделю, не особенно заботясь о точности,
вы делаете месяц, два, но делаете безупречно, на совесть. Вот какая у вас
репутация. Ей-богу, это не мало.
Впервые посторонний человек говорил с ней так доброжелательно. И вообще
это был единственный человек, который по-настоящему старался ей помочь.
Что-то дрогнуло в душе Чалышевой, в душе, которая жила без тепла, без
человеческой ласки.
И все же она молчала. Не привыкла быть откровенной, отвечать
откровенностью на откровенность, не была приучена к этому. Даже в семье, где
ее жалели и щадили, с ней разговаривали о чем угодно, только не о ней самой.
По выражению ее глаз, всегда безразлично-спокойных, а сейчас словно
подернутых туманной пленкой, профессор понял, что она растрогана, и сам
растрогался. Обычная человеческая слабость: мы любим тех, кому делаем добро.
- Перейдем к делу, - прервал ее размышления профессор. - Вам надо
браться за диссертацию. Ксения. Все мы не вечны, мне вот на седьмой десяток
потянуло. Кто позаботится о вас? Проблемой старения резины вы не
интересовались?
Нет, не интересовалась она этой проблемой, как не интересовалась
никакой другой, хотя много знала, много читала из того, что полагалось знать
и читать. Даже на всех защитах диссертаций присутствовала. Ее удивляли
неожиданные мысли, смелые выводы, открытия, которые делали люди, а иногда
скудоумие и наукообразная банальность мышления. Но ни то, ни другое не
пробудило в ней желания заявить о себе. Одним не могла подражать, другим -