"Юрий Дмитриевич Полухин. Улица Грановского, 2 " - читать интересную книгу автора

от того лишь, что Токарев, Ронкин - гидростроители, они по своей профессии
только то и делают, что поворачивают реки по новому руслу, вмешиваясь в
жизнь, предназначенную нам природой; может, и сейчас эти слова-штампы, к
которым меня приучила работа в газете, лениво выпорхнули на бумагу только
потому, что я думал о Токареве, Ронкине, и, произнесенные, утвердились в
себе, оттеснив какие-то мои истинные чувства, помыслы. И опять останется
незапечатленной правда, единственно нужная мне?
Чтоб не случилось так, лучше рассказывать, как можно меньше определяя
что-либо, а просто излагать факты один за другим, в той
последовательности, в какой они приходили ко мне, и документировать даже
то, что ни в одном документе уместиться не может: настроение или мысли, не
высказанные вслух...
Именно поэтому я и решился вести речь от первого лица, хотя, быть
может, личность моя, сама по себе, особого интереса не представляет.
В тот вечер мы сидели с Токаревым у него дома, в рабочем его кабинете,
маленькой комнатке, похожей на чуланчик, заваленный книгами, - книги
стояли по всем стенам до самого потолка, лежали на столе и под столом, на
полу, рядом с полками, в стопках, умостились на подоконнике, выкрашенном
белилами, загораживая, должно быть, дневной свет, которого и без того
здесь явно не хватало: даже для этого чуланчика его единственное оконце
казалось узковатым. Странно, что книги до сих пор не обрушились со стен в
середину комнатки, на стол, на темно-коричневую лужицу пола.
Были тут, в основном, подписные собрания классиков и приложения к
"Огоньку", - а что еще добудешь в этой тьмутаракани?.. Но среди них
рознились своими потерханными корешками десятка три случайных томиков,
похоже, купленных у букинистов. И я уж давно с привычной жадностью
поглядывал на них, примериваясь: денька бы два хватило - всласть порыться
в них. Тем более, днемто хозяин никогда не сидит в этой комнатке - только
по ночам или вот, как сейчас, поздно вечером: шел уже одиннадцатый час, а
разговор наш только начался. Но Токарев сам назначил это время.
Вдруг зазвонил телефон, Токарев кричал в трубку, что никакое ЧП не дает
право начальнику участка звонить домой начальнику стройки, есть
субординация, есть диспетчерская служба, и он, Токарев, - не пожарная
команда, что упавший автомобильный кран - вообще не ЧП, и он, Токарев, -
не нянька... Но все же внимательно слушал, что ему отвечают в трубку, и
лицо его оставалось спокойным, никак не соответствуя тому, что он кричал;
Токарев даже подмигнул мне весело: мол, смотри, какого я на него шороху
нагнал!..
Я подумал, что не было бы здесь меня, и Токарев, пожалуй, не стал бы
кричать вовсе, и мне стало неловко перед этим начальником участка, который
недоглядел, как под бесконечными дождями раскисла земляная насыпь, и
именно поэтому она поползла, когда автокран поднял тяжелую бадью с
бетоном, и кран завалился набок... Начальник участка звонил из котлована,
из насосной, он, наверное, промок до нитки, пока добирался туда от насыпи,
- я представлял себе, как далеко ему пришлось идти, чтоб позвонить; потому
- не иначе - он и позвонил самому Токареву, а не диспетчеру, чтоб все
сделалось наверняка, чтоб пригнали немедля новый кран, иначе нечем
укладывать бетон. Когда Токарев молчал, слышно было в трубке, как сочно
чавкают насосы, откачивая воду из котлована, и какой отсыревший голос у
начальника участка.