"Георгий Полонский. Дайте мне человека... (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

элементарные вещи?
Я вырабатываю в себе терпимость и волю. Поэтому я объясняю ей ровным
голосом примерное содержание моей головы.
- Я человек рассеянный, извините, пожалуйста. Витаю в мыслях на
Парнасе, так сказать...
- Словоблудие, - сказала Капитолина Борисовна и лицо у нее пошло
красными пятнами - Словоблудие, типичное для богемы. Вместо того, чтобы в
первую голову думать о честном оправдании тех средств, которые государство
расходует на ваше образование...
Я могу ляпнуть что-нибудь не то, я себя знаю. Я еще не совсем выработал
терпимость и волю, поэтому со мной не стоит так говорить. Я как-то
старомодно поклонился и вышел, не дослушав до точки.
По дороге домой я пробую представить себе Капитолину Борисовну на
кухне, в бигудях и в халате. Не получается. 3амужем ли она? Чепуха. На ее
лице навсегда застыло то самое "глубокое прискорбие", с которым официально
сообщают о смерти человека.
Шел снег - мокрый и какой-то невещественный. Моя сигарета расползлась,
и я долго плевался табаком.

* * *

Когда-то трусили по Европе на голодных лошадках голодные идальго. Они
искали не то какие-то идеалы, не то постоялый двор. Качаясь в седле они
бормотали очень высокопарные стихи, а когда слышали встречный цокот копыт,
хватались за меч. Потом эти идальго устарели, люди стали откровенно смеяться
над ними. На голову последнего из них Сервантес надел шлем с картонным
забралом и дал ему пылкую, нежную душу. Дон Кихот - мой любимый герой. А в
Париже на чердаках жили художники в перепачканных блузах и тоже голодные.
Они писали портреты виконтесс, а виконтессы, эти богоподобные шлюхи, бледные
от гордости и ночного изнеможения, принимали у себя всех, но не чердачных
художников: у них были слишком большие голодные глаза, слишком тонкие руки и
длинные пальцы, у них было слишком большое сердце, и виконтессы чего-то
побаивались... А в России жили студенты, которые влюблялись в гимназисток.
Студенты бредили стихами и динамитом, доставали типографские шрифты,
освистывали профессоров, молились то на Гегеля, то на Писарева, изводили
бумагу, которая самовозгоралась от крамолы... А гимназистки ахали и просили
написать в альбом. Через год или два студенты видели их под руку с мужьями и
переходили на другую сторону.
Какое отношение это имеет ко мне? Наверное, никакого. А все-таки мне
приятно и грустно. Мне приятно, что кто-то из этой породы с чубом на глазах
и в распахнутом пальто тоже ходил по этим улицам и грустил, что уже негде
купить сайку и папирос. Иногда мне кажется, что на земле есть одна большая
компания - от князя Мышкина до Назыма Хикмета, от дервишей из Хорезма до
американских битников, от еврейской девочки Анны Франк до автора "Испанского
дневника" Михаила Кольцова, от студенческих кружков прошлого века до
московских ребят в одинаковых светлых плащах...

* * *

Подъезд старого дома знает о людях многое. Он научился в упор смотреть