"Анна Политковская. Вторая чеченская " - читать интересную книгу автора

переговариваться, чем молчать.
Мужчина по имени Ваха - чиновник-землеустроитель из Ачхой-Мартана,
большого села неподалеку от Ингушетии. В воюющей Чечне все боятся всего, и
сегодня утром Ваха вышел из дома, как обычно, в костюме, с папкой, чтобы не
привлекать внимания - вроде бы на работу. А на самом деле решил бежать.
-Всякий раз, - бормочет Ваха, потому что не бормотать нельзя, ведь наши
губы уперты в землю, - всякий раз, когда налетают вертолеты, я беру в руки
папку, достаю бумагу и делаю вид, что записываю. Мне кажется, это очень
помогает.
Люди, лежащие рядом, начинают тихо посмеиваться.
-Как может помочь бумага? Что ты такое говоришь? - шепеляво,
отплевываясь пылью, громко шепчет крошечный худющий дядечка, расположившийся
слева.
-Пилоты видят, что работаю, что не террорист, - парирует
землеустроитель.
-А если они подумают наоборот? Что ты записываешь их бортовые номера? -
отзывается женское тело впереди и очень осторожно чуть-чуть меняет
положение. - Затекло... Когда же это кончится?
-Если подумают, тогда конец, - кто это говорит, не видно. Он сзади. И
хорошо: речь жесткая и колкая, как топор, без всякого сожаления.
-Ладно тебе. Ты за свое, - обрывает "жесткого" стариковский голос. И
обращается к Вахе: - Покажи свою папку, пожалуйста. Другим расскажу.
Тела, смолкнувшие при "жестком", опять хватаются за соломинку - кусочек
вдруг подаренного веселья, для кого-то и последнего.
-Показывай-показывай...
-Все себе заведем...
-У русских папок не останется...
-Путин подумает, что это все чеченцы ходят по войне с папками? А должны
бы с автоматами...
-И тогда федералам папки выдаст. Будет вся Чечня с папками...
-Ваха, дорогой, а какого цвета надо папку?
А вертолеты никак не уймутся, выписывая разворот за разворотом, и
детский плач раздирает землю, усыпанную людьми, и пулеметные очереди, - ну
хотя бы на минуту заткнулись! - и взрывы падающих мин квакают
безостановочно, внося оттенок пошлости в наше пребывание на смертном одре.
Этого только не хватало!
И все равно люди шутят.
-Воля Аллаха, - смиренно отбивается от публики Ваха. - Но! Что хотите
говорите, а с папкой этой меня даже ни разу не ранило. Ни первую войну, ни в
эту. Всегда помогало.
-Так ты и в первую?... С папкой?... - покатывается кто-то со смеха -
клочковатообразного и потому чрезмерно нервного. - Тогда сейчас почему
лежишь? Эй, парень! Встал бы!
Вахе надоело:
-Так ведь все лежат. Что же, я один встану? И превращусь в мишень?
-Но ведь с папкой... уже тот самый старик, который обрывал "жесткого"
больше, кстати, не произнесшего ни слова. Старик смеется где-то сзади нас.
Если вообще можно назвать смехом шевеление телом, улавливаемое нашими ушами,
в такт сиплым выхаркиваниям воздуха в землю. - Эх-ха-ха, парень! Не знаешь
своего счастья: "им" может показаться, будто ты нас пересчитываешь. И