"Сергей Полищук. Старые дороги " - читать интересную книгу автора

Вероятно, она не исключает, что ее разговорчивую племянницу "пан
адвокат", даром, что он выглядит приличным человеком, тут же сдаст в некое
учреждение, о котором без ужаса не может и вспомнить.
- Анеля, то забардза! Опоментайся, Анеля!
Об истории злодея-кузнеца из Смолевичей и его семьи, как и об
очаровательной молодой диссидентке-племяннице, мне все-таки представляется
необходимым рассказать более подробна.
Смолевичи - небольшой городок севернее Минска со смешанным белорусским,
польским и еврейским населением. Трудно даже представить себе, каким веселым
еще в середине тридцатых годов в дни католических "фест" и ярмарок должен
был выглядеть этот городок с его костелом и базарчиком. С возами на
Костельной площади, полными всякого деревенского добра, и с лошадьми, в
гривы которых вплетены разноцветные ленты, С чинными, нарядно одетыми
детьми. С людским гомоном, конским ржанием и колокольным благовестом. С
сумасшедшей, наконец, Голдой - едва ли не главной достопримечательностью
города, - огромной бритоголовой теткой, бегающей среди всего этого
праздничного великолепия и ругающейся отборнейшим русским "матом",
одинаково, впрочем, доступном для детей всех трех национальностей и
приводящем их всех в превеликую радость...
Вот таким он запомнился, этот городок, моей молодой клиентке, которая
еще ребенком не раз приезжала туда с родителями. Таким или примерно таким и
был он, возможно, в те годы, когда жила там трудолюбивая семья кузнеца, звон
железа весь день звучал в его доме, потому что там же, рядом с домом,
находилась и кузня, а потом кузнец оказался врагом народа и все прочее, о
чем уже говорилось выше.
Молодая полька, рассказывавшая мне эту историю была очень хороша собой.
Особенно красивой она становилась когда начинала сердиться. Тогда вся она
словно бы загоралась вспыхивала и глаза ее начинали искриться.
И в такой же мере безобразна была ее несчастная старуха-тетка. Трудно
было представить, что и эта женщина с ее почти лысой трясущейся головой и
несколькими оставшимися, по-видимому, после цинги зубами к тому же
вздрагивающая от страха при каждом слове племянницы, - что она могла
когда-то быть чьей-то любимой женой и деятельной хозяйкой ("господыней")
большого дома, по которому, наверное, с утра до вечера носилась со своими
ведрами, горшками и ухватами, что-то стряпала и мастерила, кормила свиней и
кур, покрикивала на детей и на нерадивых работников...
Когда началась война, недели буквально через две после ее начала, в
лагерь под Могилевом, где находилась моя пожилая клиентка, попала бомба, вся
лагерная охрана разбежалась еще до этого, потому что к городу стремительно
приближались немцы, и она вместе с другими заключенными бежала из него.
Бежала в том, в чем была: в своей полосатой лагерной робе, и пройдя
несколько сот километров, добралась до Старых Дорог, где жила ее сестра.
Некоторое время она прожила у сестры, а затем вместе с детьми (их
незадолго до войны разыскала сестра) отправилась к себе в Смолевичи, в свой
дом, но дома ей немцы не вернули, там расположилась их комендатура и
разрешили поселиться в так называемой времянке при огороде.
В этой времянке она и прожила все три года немецкой оккупации,
ухаживала за огородом и с него кормилась, а с приближением советских войск,
с середины сорок четвертого года, вынуждена была покинуть ее и вновь куда-то
бежать. Бежать куда глаза глядят, потому что гнал страх за неотбытый срок в