"Сергей Полищук. Старые дороги " - читать интересную книгу автора

что кипами газет в качестве изголовий, чтобы среди ночи при первом же
подозрительном шорохе, при малейшем предчувствии беды внезапно сорваться с
места, покинув и это пристанище, и опять уйти в темноту, в холод и
бездорожье, в неизвестность...
Сейчас Уралова живет где-то на небольшой железнодорожной станции вдвоем
с психически больной матерью (мать сошла с ума, узнав о посмертной
реабилитации мужа, которого, по-видимому, безумно любила, и его полной
невиновности). Замуж она так и не вышла, работает на этой же станции в
рабочей столовой и... ест.
Ест, ест, ест - не может насытиться... И кормит мать...
И вот - снова о компенсациях, о тех небольших возможностях, которые
открылись с весенними хрущевскими веяниями в шестьдесят первом году.
Хотя компенсация эта была ничтожно мала, но и она полагалась далеко не
всем, кто ее заслуживал. Например, вовсе не полагалась так называемым
раскулаченным и членам их семей. Тогда я должен был объяснять этим людям
(опять-таки не им самим - их женам и даже дочерям), почему ее погибший муж
(отец) "кулак", хуже обычного, нормального так сказать, "врага народа", а
сама она хуже жены или дочери такого "врага", хотя обе они остались в свое
время без крова, нищенствовали, обе чаще всего прошли одни и те же ссылки и
лагеря.
Они еще постоянно спрашивали: почему? Они продолжали верить в какую-то
человеческую справедливость, хотели в нее верить. Тяжкая это была работа
отвечать на их вопросы...
Но встречались люди, которые приходили только ради своих детей и
ближних, сами же не хотели никакой компенсации, так глубоко сидело в них
чувство страха и так велика была их убежденность, что все эти милосердные
жесты державы ненадолго, что вот наступит завтрашний день, или уж, во всяком
случае, послезавтрашний...
Ко мне пришла молодая девушка из местных поляков, а с ней
старуха-тетка. В тридцать седьмом году мужа старухи, кузнеца из города
Смолевичи (единственный в городе кузнец, хозяин кузни, и к тому же староста
тамошнего костела) по доносу соседей арестовали и расстреляли за
контрреволюционную террористическую деятельность - хранение на чердаке
пустой пулеметной ленты времен гражданской войны, которую она, жена,
использовала для просушивания белья. Тогда же и ее за пособничество врагу
народа упрятали на десять лет в лагерь под Могилевом, их детей отправили в
детские дома, а в их собственный обширный дом при кузне (двор вымощен
брусчаткой, как еще только небольшая площадь перед костелом) въехал сосед по
фамилии Пекарский получивший его, как видно, в уплату за донос.
Теперь старуха живет вместе со своими двумя взрослыми уже детьми (ей
удалось их разыскать) в каком-то другом белорусском городке, ютится с ними в
девятиметровой комнатке в заводском общежитии, где сама работает уборщицей,
дети очень больные, у дочери было две операции по поводу опухоли внутренних
органов, но о том, чтобы добиться возврата своего дома, она и слышать не
хочет. Племянница, чтобы проконсультироваться со мной, буквально силой ее ко
мне приволокла. И еще, рассказывая о старухиных заключениях, обе они то и
дело переходят на польский язык и старуха в ужасе восклицает:
- Нехцем! Нехцем ни меду, ни смороду!
Или даже так:
- Анелька, варьятка, цо мувишь? Цо ты мувишь, варьятка?