"Светлана Полякова. Храни меня, любовь " - читать интересную книгу автора

тихом языке Грина. Шерри ее увлечения не одобряла. "Взрослая же баба, -
говорила Шерри, - а все сказки читаешь..." Тоня была уверена, что это не
сказки. Просто другой мир... Пока далекий. Кто знает, может быть, настанет
такой момент, и откроется туда дверь, впуская Тоню?
"Ты забыл меня, Хуан!" - трагически восклицала в соседней комнате
Лусия. Или ее звали по-другому?
Тоня вздохнула. Шерри тоже любила сказки. Только сказки должны были
быть банальными и понятными, максимально приближенными к жизни.
Тоня хотела других сказок... Она слишком уставала от мира, в котором
жила. От тусклых взглядов, от нагромождения банальностей, от бесконечности
"надо", от тоскливого осознания, что этот "праздник жизни" не ее, она тут -
так, случайный гость, и ей отведено место на обочине.
Как когда-то ей сказал ее бывший супруг: "Нечего из себя королеву
изображать. Твое место на полу, раздвинув ноги..."
Сейчас эта фраза показалась особенно мерзкой, словно ее не только Леха
сказал, но - хором с Бравиным, и вообще ей это целый хор пропел, как
"краснознаменный", толпой самых разных мужиков. Тоне назло им всем
захотелось стать королевой, пусть на несколько часов, но чтобы они сами были
на полу, а она, Тоня, проходила мимо их распластанных, униженных тел.
И если бы она была королевой, она что-нибудь успела бы изменить,
возможно. Чтобы мир принадлежал не им. И не их "боевым подругам" с
опустевшей Тверской. Это они пытаются навязать Тоне и Шерри свое видение
мира. Им так удобнее.
И поэтому Тонина душа отказывалась воспринимать "их" сказки и хотела
своих - не навязанных, как этот глупый "стиль лайф" хозяев бала, а своих.
Тихих. С чудесами и нежными хлопьями снега и голубым небом, украшенным
облаками. С негромкими чудесами. Такими же тихими и негромкими, как сама
Тоня.
Она очень любила Грина - но не "Алые паруса", в которых чудо творилось
собственными руками, а - "Блистающий мир", где был Друд, человек с
маленькими руками, способный взлететь и к куполу, и к небу, обняв маленькую
Тави Тум. А еще она постоянно перечитывала "Корабли в Лисе" и плакала,
потому что - будь она на месте Режи - Королевы Ресниц, не дала бы уйти
Битт-Бою, она бы не проспала, нет-нет! Она побежала бы за ним, и остановила
его, и была бы с ним до самых последних мгновений его присутствия на земле.
Но - в ее жизни Битт-Боя и Друда не было. Были другие - с маленькими,
сальными глазками, с пошлыми улыбками, с предложениями, от которых она
краснела и ей хотелось спрятаться. Был все тот же "краснознаменный хор".
Нелепо было думать, что кто-то из них может спокойно взмыть к облакам,
держа ее в своих руках.
Нелепо было думать, что кто-то уйдет в ночь, чтобы она никогда не
почувствовала, как пахнет его смерть.
И даже подумать, что кто-то из них купит алый шелк, чтобы попытаться
наполнить серую жизнь самодельным чудом...
Они все были серые, и любили собственную серость, и ее хотели сделать
такой же. И Шерри. И Пашку.
И от них жизнь тоже все больше и больше окрашивалась в серый цвет, и
только Пашка, ее маленький Пашка, своим появлением на свет придал этому
безнадежному серому оттенок жемчужного.