"Владимир Покровский. Баррак" - читать интересную книгу автора

Впоследствии. Но это я так, к сведению - не подумай, что подкупаю, я на
другое совсем давлю.
Давил он - и довольно-таки ощутимо - на ту точку, где кончается
позвоночник и начинается череп, вмятинка там такая. Не пальцем давил -
голосом.
А вот тебе Дориан Брайт Экстримолус. Никудышный парень, но молод,
моложе тебя, хотя это и кажется невозможным, и еще вполне способен
исправиться. Единственное его что - это любовь. Он великий гений любви, хотя
сам об этом не подозревает - какая-то там девчушка в конце Каверны Ленина,
ничего особенного, но он отдает ей все, себе ничего не оставляет и потому
такой никудышный. Мы любим его, хотя вредный донельзя. Взгляни, взгляни -
поражены челюсти, ему осталось максимум полторы недели, вот почему.
Великий гений любви Дориан Брайт Экстримолус представлял собой зрелище,
жалкое в кубе. Он был сморчок, был пятнисто лыс, и болезнь перекосила его,
только взгляд остался от него - боковой, пристальный и преувеличенно
подлый - отшатнуться хотелось от того взгляда, совсем дрянной парень.
Действительно, очень молодой, тут Мэллар не соврал.
Кахаки, из косоухих, посмотри на него, вон на той койке, еще ползают по
нему. Жутко обаятельный дядечка, ничего про него не знаю, очень скрытный,
думаю, что шпион. Почему-то от болезни позеленел, говорит, что семьдесят,
но, думаю, врет.
Сейчас трудно было определить у Кахаки возраст. Лицо его действительно
пошло зелеными пятнами и ничего обаятельного в нем не было. Из всей дюжины
Кахаки был самый тяжелый. Болезнь проросла сквозь его суставы, и в анализе
Диагноста для надежды места не оставалось - окостенение перебросилось на
сухожилия. Оставалась разве что та страшная, самая безнадежная надежда,
из-за которой врачи всех времен и народов борются до последнего, борются,
когда все уже ясно, когда самое гуманное - прекратить борьбу и мучения
обреченного. Кахаки, впрочем, не мучился, он вообще ничего не ощущал, ни о
чем не думал, лишь водил глазами по потолку, да изредка скашивал их на
Пилота - тут Диагност постарался, все жизненные функции перевел на себя,
даже дыхание, оставил косоухому только ненужный пульс.
Голос Мэллара креп. Про Кахаки он сказал совсем немного, ему больно
было говорить про Кахаки, перешел к самому легкому (после себя) больному -
Араукадио Нострагану. Ностраган был горячечно весел, он мог даже говорить,
правда, с трудом, хотя теперь помалкивал и только улыбался. Мэллар
представил его, словно это была гордость всей его команды - он даже подошел
к нему, попутно отодвинув замешкавшегося сервера (тот на всякий случай
хлестнул чем-то и Мэллара, но, повинуясь его повелительному жесту,
быстренько убрался к другим больным). Ностраган при этом улыбнулся во все
лицо и даже кивнул, на миг сморщившись от боли, но умудрившись не потерять
улыбку.
Все это под тревожную, нечеловеческую музыку Покко ди Корцио. Никогда
еще не слышал Пилот, чтобы творчество страшного ди Корцио врачевало.

- Стоп! - закричал вдруг Мэллар, на полуслове оборвав презентацию. -
Мне надоело! Мне надоело попусту тратить собственную энергию, когда меня не
слушают. Это просто даже и неприлично - так откровенно не слушать, как это
делаете вы. Вы что, не понимаете, что они умирают? Все. Эти. Люди. Умирают.
Благодаря вам. А вы даже не слушаете. Все. Я устал.