"Владимир Покровский. Дожди на Ямайке (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

себе, что это значит, ты хоть понимаешь, что даже если и Ямайку сохраним,
второй раз такой пробор может не получиться?". Аугусто сатанински взвывал,
исходил бешеными ругательствами, молотил обоими кулаками по столу Федора,
но в конце концов устал, сник, дал согласие и злобно ушагал к себе в блок,
сопровождаемый хищно бдящими "родственницами".
На самом деле никто, в том числе и Аугусто, даже близко не представлял
себе, что происходит, почему столько всего надо маскировать и прятать,
если все равно следов пробора не скрыть, если все равно с почти
стопроцентной вероятностью на ямайской кампании можно поставить крест,
потому что ведь следить за Ямайкой будут с этих пор, во все глаза следить,
специально сюда будут сворачивать и эти, как их... жизнеопределители свои
на Ямайку целыми батареями нацеливать будут.
В большинстве случаев люди просто не успевали даже пожать плечами в
недоумении: получив очередной непонятный приказ и немыслимо короткий срок
исполнения, они только односложно выругивались и спешили исполнять. Не то
чтобы Федер был таким уж грозным проборным боссом, которого следовало
бояться до колик и с которым ни в коем случае не следовало связываться -
как правило, на проборах собирались люди битые и непугливые, к палочной
дисциплине совершенно неприспособленные, - но вот как-то так получалось,
что два-три слова, сдобренные особой федеровской интонацией, замешенной на
беспрекословном приказе, и близкой, почти интимной доверительности (мол,
мужик, ну ты же все понимаешь, ну надо, мужик, пожалуйста!) - и человек со
всех ног бежал делать порученное, словно бы и в самом деле понимая, зачем
он все это делает и до какой степени все это важно.
Конечно, ни о каком серьезном сокрытии следов пробора не могло быть и
речи. Нельзя было скрыть радиальные вырубки вокруг лагеря, нельзя было
скрыть стандартные для любого пробора папоротниковые лианы и зонтичные
ацидоберезы, бурно разросшиеся по периметру первой, зародышевой зоны; не
было времени избавиться от облаков инъекторного пуха, обеспечивающего
переходные стадии фаговых атак - тем не менее все пряталось, и в случайно
выдавшуюся свободную секунду куаферы тупо констатировали: "Федер сошел с
ума".
На сумасшедшего, однако, Федер походил разве что патологической
активностью. Что-то подобное иногда в нем замечали и раньше - в стрессовые
моменты, - но в тот раз он делал просто невероятное. Потом, не без
удовольствия и тайной гордости вспоминая эти восемьдесят минут, он и сам
себе удивлялся, с несвойственным ему восхищением перед собственной особой;
он сравнивал свое поведение с легендами об Александре Македонском: все
держать в голове, раздавать одновременно по нескольку различных приказов,
да плюс к тому - никому ничего не раскрывать, не адресовать вниз через
кого-то, а раздавать приказы сразу всем ста четырнадцати членам команды,
каждому непосредственно.
Может, оно и не нужно было - каждому непосредственно, - может, можно
было обойтись стандартными указаниями особо приближенным (каковых у Федера
почти не было на этом проборе)... Может, и так.
Во всяком случае, через восемьдесят минут бесколески вернулись, оставив
у тайников суетящихся куаферов, но в лагере подготовка к прибытию половцев
шла полным ходом, когда сканировщик сообщил по громкой связи о появлении
над лагерем кораблей. Все автоматически задрали головы вверх, к небесной
ямайской мути - конечно, ничего не увидев. По той же громкой связи голос