"Файф-о-клок" - читать интересную книгу автора (Грошек Иржи)IVДвадцать третьего июля я редактировал эту рукопись – от «Папы Ромы» до половины шестого. Итого: семьдесят две тысячи знаков, не считая пробелов. «Жили-были четыре персонажа – Писатель, Читатель, Редактор и Поджо Браччолини. Каждый со своими прибамбасами. И ничего их не объединяло, кроме одного романа…» То есть абсолютно самодостаточное произведение, где главный герой – текст, по которому ползают фантастические твари, словно суматранские вараны. Это к вопросу о прототипах… Вдобавок автор периодически западал на литературу: какое, мол, это странное занятие – брать из алфавита буквы и приписывать людям собственные мысли. «А вам не кажется, что „папа“ – это Роман в виде литературного жанра? – издевался автор над читателями. – Отсюда каждый писатель – это сукин сын Романа… И когда мне делать будет нечего – я опишу Папу Рому со всеми его столкновениями. Нравственными и человеческими, личностными и социальными…» – Скорее бы! – пробурчал я. Потому что почитай три главы автор переливал из пустого в порожнее, добросовестно выполняя договор с издательством: «Произведение должно удовлетворять следующим условиям: объем не менее десяти авторских листов, иначе – в морду!» Попросту говоря – надо нашлепать четыреста тысяч закорючек. Иначе ваш бред не может считаться произведением. «А что такое правда жизни? – продолжал разглагольствовать автор. – Это самое примитивное мнение об окружающем мире. А я воссоздам Папу Рому без подтяжек в виде пресловутого реализма!» – И без штанов, – охотно поддакнул я. Это к вопросу о выпирающих достоинствах современной литературы… Недавно я обнаружил в одной аннотации, что «автору удалась утонченная стилизация под готический роман с выведенным на первый план эротическим подтекстом…» Плачь, Вальтер Скотт! Рыдай, Чарли Диккенс! Вам не вывести никакого подтекста на первый план! «Что может сказать Полифем о романе? – явно потешался автор. – Что „черненькая овечка – это пролог, а беленькая – эпилог!“ Однако слепой гигант – массовый читатель – шарит в поисках Улисса и, разумеется, попадает в навоз. „Ну и как тебе это произведение?!“ – спрашивают у Полифема братья-циклопы. „Лучше и не спрашивайте! – отвечает Полифем. – Это произведение нельзя читать по методу Брайля!“ Он открывает выход из пещеры и снова щупает овечек. Потому что, по его представлению, роман состоит из шерсти и жалобно блеет, и тридцать четыре барана – это большая литература, а две козы – малая проза. Тогда зачем Полифем ищет хитроумного Улисса?! Мол, где же смысл этого литературного произведения? Откуда у Полифема такая настырная уверенность, что Улисс еще в пещере?! И тем не менее Полифем важно поплевывает на пальцы и переворачивает очередную страничку. Где Улисс?! Нет Улисса! Один козлиный навоз!» Этот пассаж мне напомнил телевизионную передачу, когда столичный корреспондент заехал в далекий кишлак и между прочим спросил у аксакала: «А как зовут вашего ослика?» «Ишак!» – гордо отвечал аксакал… «А что такое литература? – не унимался автор. – Мне кажется, это древняя игра „Поди поймай автора“…» На этом текст обрывался, и мне стоило побеспокоиться о продолжении. То есть пойти поймать автора и выбить из него недостающие закорючки… В одной главе он корчил из себя чеха, во второй – представлялся русским. После чего переписывал первую из фацеций[3] Поджо Браччолини с целью поквитаться за Корнелия Тацита… И вот она, настоящая тайна творчества! Разговаривает автор с Богом или лепит все что взбредет в голову?! – Сейчас я выведу тебя на чистую воду, – пробормотал я, взял записную книжку и отыскал между «Анной» и «Машей» номер домашнего телефона автора. – Это Карловы Вары? – на всякий случай уточнил я. – Здесь булькает чешская литература? Не знаю, что делали на другом конце провода, да только со мною не разговаривали. – Алло-алло! – представился я. – Вас беспокоит телефонная компания! Вы не внесли абонентскую плату за прошлый месяц! – В каком переносном смысле? – отозвался Автор. – Он еще спрашивает! – возмутился я. – Где очередная глава, борзописец?! – Нету! – признался Автор. И с места в карьер – стал разводить Алексеевские равелины, мол, современный роман это могучее фортификационное сооружение! С пушечками. И за два дня – нипочем не отольешь… – Вдобавок, может, я сумасшедший! – заявил Автор. – Представь себе болезненное состояние, когда человек думает, что он чешский писатель. Идет себе на книжную ярмарку и говорит, что приехал из Праги, а на самом деле – с набережной реки Пряжки… «Как часто появляются ваши произведения на книжных прилавках?» – «Дважды за год: во время весеннего и осеннего обострения!» – А что там на Пряжке? – заинтересовался я. – Психиатрическая больница имени Николая Чудотворца! – гордо сообщил Автор. – И надо изучать карту местности, прежде чем… В первой главе шел разговор о Мойке, а теперь показалась Пряжка… «От Мойки до Пряжки за один час!»[4] – ну чем не путешествие Улисса по рекам и каналам Санкт-Петербурга?! – Повторяемся! – предупредил я. – Злонамеренно! – подчеркнул Автор. – Потому что линейный сюжет как дышло! Что проглотил – то и вышло! Без переваривания! А мы работаем на паритетных началах с читателем… И сориентироваться в литературном произведении – такое же искусство, как и сочинить роман. Вот, например, Иван Осипович Сусанин! Простой древнерусский сюрреалист, не понятый поляками! Они-то шли на Москву, как по Глинке, то есть – с песнями. «Ой-ти лю-ли, лю-ли, лю-ли! Ой-ти лю-ли, разлюли!» Типа: «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – «Меня зовут Ваня!» – «А меня поляки!» – «Вы не подскажете, какая сегодня погода на Среднерусской возвышенности?» – «Переменная облачность, местами осадки!» – «Спасибо!» – «Пожалуйста!» От этого диалога читатель теряет бдительность и постепенно засыпает, а поляки тем временем крадутся к Москве… Глядь-поглядь, и все книжные магазины оккупированы! Что ни роман – то дристлер, что ни книга – то вражеская литература! А Иван же Осипович Сусанин показал им возможности русского языка! Можно сказать, разорвал логическую цепочку и заменил линейный сюжет – свободными ассоциациями… Тут я почувствовал, как погружаюсь в лесное болото за триста верст от Москвы, и попытался оттуда выбраться. Покуда меня не растерзали поляки в образах директора издательства и главного редактора… – Будь проклят твой сюрреализм с импрессионизмом! – взбунтовался я. – Скажи мне, дружище, в пятой главе сюжет какой-нибудь будет?! – А чем тебе этот не нравится?! – удивился Автор. – Вначале мы сидим у Папы Ромы и разговариваем о литературе… – Мол, какое это странное занятие – брать из алфавита буквы, сыпать в кастрюлю и помешивать на медленном огне… – А ты головой качаешь? – осведомился я. – Когда говоришь «нет». А то мне не видно по телефону! – Качаю! – засвидетельствовал Автор. – Тогда я сейчас отредактирую! – предупредил я… – Нет! – воспротивился Автор и покачал головой. – В первой главе мы гугукаем о семи слепцах, которых Иван Осипович Сусанин завел в темный лес своих рассуждений и скончался под елочкой! – пояснил Автор. – Надо же! – удивился я. – А вот! – подтвердил Автор. – После чего персонаж по имени Редактор принимается врать с видом классического реалиста. «Я выведу вас, поляки! – утверждает Редактор. – Я покажу тебе, Полифем, где прячутся Улиссы!» А в результате этого междусобойчика мы продвигаемся только на три страницы и снова усаживаемся под елку. Чтобы послушать другого персонажа по имени Писатель, который восемь абзацев притворяется чешским экскурсоводом и водит всех за нос… «Посмотрите налево, посмотрите направо! Вы видите бурых медведей на Красной площади!» Потому что у писателя, как у кошки, девять жизней, и можно израсходовать одну с целью поиздеваться над поляками. Не все же супостатам топтать Папу Рому, муслякать страницы и приговаривать: «Это ни-ча-го!» Надо и полякам показать, где раки зимуют в Москва-реке! А то возьмут языка и ну его пытать: «Где ваш гражданский позиция?!», «Где ваш краеугольные вопросы?!». Или: «Что ви хотель сказайт своим произведением?!» А ничего! – Да-а-а… – оценил я. – С таким сюжетом нас ждет грандиозный успех… – Что-нибудь не устраивает? – поинтересовался Автор. – Могу написать аннотацию… «Если тебе нравится секс, дорогой читатель, а также извращенства, издевательства и мазохизм – эта книга должна быть в твоей библиотеке!» – Извращения, – машинально отредактировал я. – С извращениями не раскупят! – возразил Автор. – Потому что – поляки! Вдобавок «извращения» – это долго и назидательно! А «извращенства» – быстро и охренительно! И с этим типчиком я учился в одном институте. Литературном. Можно сказать, делился с ним самым сокровенным и подвешивал между оконными рамами копченую колбасу, чтобы в комнате она не испортилась. «Ой, какие у вас странные жалюзи!» Однако в литературном общежитии на улице Руставели всякая колбаса заканчивалась очень быстро. И что не смогли сожрать прозаики, дожевывали поэты. На третий творческий вечер между оконными рамами висели только хвостики. А страстный драматург Роман Поплиашвили читал свою пьесу в лицах, особенно напирая на реплики «Кушать подано!». Дородная прозаичка томно закатывала глаза и говорила, что этот Роман ее удовлетворяет. «Поплиашвили?! – уточняли мы и восхищались: – Ну Рома! Ну сексуальный гигант!» «Да какой, к чертовой матери, Поплиашвили?!» – возмущалась прозаичка и приносила большой чемодан, который был доверху набит рукописями. «Что это?!» – спрашивали мы. «Мой роман!» – с придыханием сообщала прозаичка. «Ну, стало быть – Рома не гигант! – приходили мы к заключению и гнали Поплиашвили вместе с его драматическими репликами. – Нечего тут людям голову морочить!» – Вот именно! – подчеркнул я. – Давай покончим с прологами-эпилогами и перейдем к основной части! – Как говорили древние греки еще на латыни: «Покончить мы всегда успеем!» – заметил Автор. – Кстати, об основной части… У меня нет героини… – Вас познакомить? – поинтересовался я. – Желательно, – признался мне этот нахальный Автор. – И лучше с двумя! А вдруг какая-нибудь не согласится… – Не согласится на что? – попробовал уточнить я. – На героиню, – невозмутимо отвечал Автор. – А как же Владимирова? Анна-Мария… – напомнил я. – Вот с этого и начнем! – подытожил Автор… |
||
|