"Файф-о-клок" - читать интересную книгу автора (Грошек Иржи)

II

Профессор Андрей Степановитч Радзивилл являлся автором научного труда, имя которому – «Аналогии». Эта монография состояла из двух частей, талантливо поддерживающих друг дружку. Поскольку первая хромала на правую ногу, а вторая получила ранение в ягодицу на заседании ученого совета. Но Андрей Степановитч считал, и вполне обоснованно, что сам Тацит не покраснел бы от его «Аналогий». Ну разве что – окочурился бы.

В первой части «Аналогий» профессор Радзивилл сравнивал русскую мифологию с греческой. Например, Микула Селяниновитч и калидонский вепрь, Василиса Премудрая и лернейская гидра. «Так, в поэме слепого Гомера, – писал профессор, – можно встретить распространенный мотив, когда долго отсутствующий Одиссей возвращается накануне свадьбы, чтобы помешать Пенелопе совершить мезальянс. Совсем как в русской былине о Добрыне Никититче и Алеше Поповитче». Или: «Воспользовавшись долголетним отсутствием Агамемнона, некий урод соблазнил Клитемнестру… Мы видим здесь цепь трагических совпадений, как в русской народной сказке про Ивана-дурака и щуку…»

Такие сравнительные жизнеописания охватывали период с десятого по двадцатый век нашей эры. Зато во второй «аналогии» Андрей Степановитч утверждал, что с первого по десятый век мировой истории попросту не существовало. А все события происходили на тысячу лет позже. Восстание гладиаторов под руководством Спартака – не что иное, как поход Стеньки Разина «за зипунами». А утопленная атаманом княжна существенным образом напоминает египетскую царицу Клеопатру. «Как изначально гласит народная песня, – писал профессор Радзивилл, – вниз по батюшке по Нилу на простор большой волны выплывали расписные Клеопатровы челны!» После чего, по мнению профессора Радзивилла, вся эта бодяга слегка подзабылась, и непривычное русскому человеку слово «Нил» заменили «Волгой», «батюшку» – «матушкой», а Марк Антоний превратился в Стеньку Разина, что, в принципе, одна малина.

«И за борт ее бросает в набежавшую волну!!!» – любил напевать профессор Радзивил, имея в виду тысячелетнюю историю. «Около девятьсот одиннадцатого года, – писал профессор, – на обильные русские земли из греков приперлись варяги и начали переименовывать все подряд. Воеводу Хельгу стали называть княжной Ольгой, а письма Цицерона – „прелестными письмами“…» И если вспомнить первую часть «Аналогий» и натянуть ее на вторую, то в целом получалась картина Репина «Бурлаки на Волге пишут письмо турецкому султану». С целью опротестовать претензии султана на Константинополь и Византию. «Отсюда, – дребезжал профессор, – возникает идея Третьего Рима… Ибо на самом деле Первым Римом был Рим, Вторым Римом – Москва, а Третьим – Санкт-Петербург…»

Шестнадцатого июня профессор Радзивилл, как обычно, прогуливался перед работой. Навещая по ходу движения книжные лавки и магазины. Он рассчитывал полюбоваться своими трудами на полках, а также – испытать гордость автора, скромно бытующего среди людей. Однако нигде его книг не было и нигде не стояло. Андрей Степановитч даже нарушил инкогнито и поинтересовался: «Почему, извините, сей замечательный труд не выставлен для продажи?» И: «Где, пардон, Радзивилловы „Аналогии“?!» Но в первом случае вертлявая продавщица ответила, что ничего подобного к ним не поступало, а во-втором – «идите отсюдова, гражданин хороший!».

«Раскупили! – ужаснулся Андрей Степановитч. – Сожрали вместе с обложками!»

Он тут же решил позвонить в издательство на предмет увеличения гонорара и побежал вприпрыжку по набережной Красного Флота. Потом одумался и перешел на галоп.

«Меньше двух тысяч долларов не возьму! – думал профессор Радзивилл. – Будут предлагать, а я руки в карманы спрячу!»

На площади Труда обезумевший профессор подрезал «мерседес», номер 444-ЕМ, и ускакал от него по «Киссес-бридж», вихляя тощим задом.

– Что это было? – озадачился хозяин «мерседеса». – Подстава или наезд?!

А профессор Радзивилл, чуя запах наживы, продолжал набирать обороты, используя проезжую часть и тротуары.

«За две тысячи долларов пусть пишут сами! – думал Андрей Степановитч. – Меньше чем за десять руки из кармана не вытащу! И никому не подам!»

Здесь профессор Радзивилл пришел к финишу раньше, чем сумма претензий к издательству перевалила за пятьдесят тысяч долларов. Он заскочил в подъезд своего научного заведения совершенно обессиленный и – пал на высокую грудь вахтерши:

– Мария Симеоновна!.. Мария Симе-Оновна!..

– Тянь-Шаньская! – подчеркнула вахтерша.

Но профессора Радзивилла сейчас не волновали такие подробности из жизни возвышенностей.

– Меня не спрашивали?!! – запыхавшийся Андрей Степановитч непроизвольно сучил руками, рискуя сорвать с Эвереста бюстгальтер. – Издательства – не спрашивали?!!

– Интересовались, – степенно отвечала вахтерша, снимая профессора со своей груди. – Сидят у вас в кабинете.

– Ы-ы-ы-ы! – изрек профессор Радзивилл и погнал вверх по лестнице.

Сшибая по пути младших научных сотрудников, он вихрем промчался извилистыми коридорами и на последнем издыхании уперся в дверь своего кабинета.

– Обогреватель забыли выключить?! – спросил у профессора подвернувшийся некстати аспирант, и Радзивилл замахал на него руками, мол, убирайся с глаз моих в жопу.

Он приоткрыл дверь своего кабинета…

– Ы-ы-ы-ы! – снова изрек Андрей Степановитч, и на этот раз от растерянности.

Кабинет был завален «Аналогиями». И не то чтобы полностью, но повсюду лежали книги, знакомые до боли и наслаждения. А главное – в профессорском кресле сидела молодая красотка в кокошнике, с тугой косой – девичьей красой, и трепалась по громкоговорящей связи…

– Алло! Это Петербургский дом книги?! Сокращенно – ПеДиК?! – верещала она, не обращая внимания на Андрея Степановитча.

– Не надо нас сокращать! – предупреждали из Дома книги.

– Ну как же?! Ну как же?! – явно веселилась красотка в кокошнике. – Дворец культуры имени Мирона Кирова – сокращенно ДеКаМирон! Библиотека Академии наук – сокращенно БАНя! Общественный туалет на Большой Конюшенной – сокращенно тубзик…

– Других сокращайте, а нас не надо! – настаивали из Дома книги.

– Ладно-ладно! – соглашалась красотка. – Если вы скажете, сколько будет шестью восемь за пять упаковок!

– Две тысячи четыреста рублей ноль-ноль копеек! – раздавалось в ответ.

– Они давно на вашем счету в банке! – продолжала верещать красотка в кокошнике, закидывая ноги на профессорский стол. – И сколько можно ждать?! До второго пришествия Нерона?!

«А ноги-то голые», – машинально отметил Андрей Степановитч, будучи в том интересном возрасте, когда энтузиазм подавляется интеллектом, но время от времени выходит из-под контроля.

– Здравствуйте, Андрей Степановитч! – красотка отключила громкоголосую связь, но позы не изменила. – Как поживает ваш почечуй?!

– Кто? – опешил профессор Радзивилл.

– Надо хоть изредка открывать толковый словарь Даля! – красотка укоризненно покачала головой в кокошнике. – Почечуй – это задне-интеллигентное заболевание! Том третий, страница триста семидесятая!

Андрей Степановитч хотел достойно ответить зарвавшейся интеллигентке из новых русских, но тут в его кабинет доставили еще пять пачек «Аналогий». И отодвинули профессора Радзивилла к вешалке.

– Из Петербургского дома книги! – сказал посыльный, больше смахивающий на горную гориллу. – Распишитесь в получении!

– Легко! – согласилась красотка и запустила воздушным поцелуем, отчего на щеке посыльного отпечаталась губная помада.

– Здесь, здесь и здесь! – настаивал посыльный из Петербургского дома книги.

– Развратный бюрократ! – возмутилась красотка в кокошнике и добавила два недостающих воздушных поцелуя.

Посыльный придирчиво оглядел свою морду в зеркале, остался удовлетворен и на прощанье хлопнул дверью. Стекла в кабинете затряслись и задрожали, а со стола звезданулся профессорский стакан с недопитым чаем.

– Чтоб тебе вечно на маршрутном такси ездить! – благословила гориллу красотка. – И дверцами хлопать!

Очутившись на улице, посыльный из Петербургского дома книги плюнул на свой грузовичок, остановил маршрутное такси номер 29 и стал пререкаться с водителем. «До Магадана идет?!» – «Только до Кантемировского моста!» – «А в Нижнекамск я не попаду?» – «Только в Нижневартовск!» Недовольный таким ответом, посыльный из Петербургского дома книги разбежался, как баран, и что есть силы треснулся головой о дверцу маршрутного такси. После чего осел на дорогу, многозначительно улыбаясь. То же самое он проделал с номером 30; номером 31; номером 32, номером 33 и так далее – до номера 444-ЕМ. Который, после встречи с профессором Радзивиллом, укрепил свою дверцу прокатным листом нержавеющей стали. «Наезд!» – определился хозяин «мерседеса» и почему-то вспомнил рекламный буклет со словами: «Эмиграция в Канаду – без проблем! Проблемы – в Канаде!» Но так или иначе, номер 444-ЕМ тоже сошел с дистанции, а посыльный из Петербургского дома книги получил легкое сотрясение мозга. Что значительно продвинуло институт имени Бехтерева в области изучения психоневрологической деятельности посыльных. Ибо раньше предполагалось, что мозга у этой категории граждан – нет…

А в кабинете профессора Радзивилла тем временем продолжался научный симпозиум. Андрей Степановитч как-то незаметно переместился от вешалки на диванчик, не уставая таращиться на красотку в кокошнике и поражаться.

– Андрей Степановитч! – красотка смодулировала официальную интонацию и скинула ноги со стола. – Дорогой Андрей Степановитч!..

«Да в чем же дело?!» – лихорадочно соображал профессор. У него было предчувствие, что сейчас он попадет на вручение ордена «За заслуги перед Отечеством».

– Многоуважаемый Андрей Степановитч!.. – наяривала красотка, вышибая слезу из камня. – Достопочтенный Андрей Степановитч!..

Радзивилл встал по стойке смирно, затем снова дал осадку… И был готов встретиться с сыном, которого потерял на станции Узловая в тысяча девятьсот шестидесятом году. Ну, на худой конец – с дочерью…

– Многопочтивый Андрей Степановитч! – с дрожью в голосе говорила красотка. – Я уполномочена сообщить, что годы, проведенные вами за письменным столом, не прошли даром! И невзирая на застарелый геморрой – доллар нашел героя!..

Тут у красотки, по всей вероятности, перехватило дыхание, и долгожданная встреча увязла в бюрократических проволочках.

– Посмотрим-посмотрим, – сказала красотка и заговорщически подмигнула Андрею Степановитчу. – Посмотрим-посмотрим, сколько издательство вам недоплатило…

Она моментально напялила солнцезащитные очки – «Ослепительная сумма!» – и вытащила из-под попы официальную бумагу с печатями.

– Так-так-так! – сказала красотка, рассматривая этот документ. – Семью восемь, восемь на семь… Вам полагается – тридцать тысяч долларов!

Андрея Степановитча едва не хватил Кондратий Кондратьевитч.

– Впрочем, – заметила красотка, приподнимая очки, – это не вам, а за «Гарри Поттера». – И снова засунула документ себе под попу. Чтобы вытащить оттуда другую официальную бумагу. – Издательский договор! – торжественно зачитала она. – С Радзивиллом Андреем Степановитчем!.. Тут сказано, что в типографии на Черной речке отпечатано шестьсот экземпляров первого тома и шестьсот экземпляров второго тома…

– На Черной речке?! – удивился профессор Радзивилл, потому что, как было ему известно, истинные «Аналогии» штамповали в типографии у Гостиного Двора.

– Тиснули-тиснули! – засвидетельствовала красотка, размахивая бумагой. – Можно сказать – отпендюрили! На святом, извините, месте! Где Микула Селяниновитч стрелялся с Добрыней Никититчем!

– Ах они суки! – возмутился Андрей Степановитч, сваливая всех в одну кучу – типографию на Черной речке, типографию у Гостиного Двора и глубоко почитаемого Микулу Селяниновитча.

– Самые что ни на есть! – подтвердила красотка в кокошнике и указала профессору на разные пачки. – Вот эти, синенькие экземпляры, печатались у Гостинки, а эти, голубенькие, – бознать где! Извольте недосчитаться авторского гонорару!

– Грабят, – констатировал Андрей Степановитч. – Интеллигенцию грабят.

– Обдирают как липу! – поддакнула красотка.

– Расхищают мозги, – посетовал Андрей Степановитч.

– Тырят на паперти! – согласилась красотка.

– Наживаются на православных, – вздохнул Андрей Степановитч.

– Снимают нательные кресты в лифтах! – дожала красотка.

Здесь Андрей Степановитч замешкался с ответом, потому что креста не носил и в лифтах не ездил. А проживал на первом этаже в пятикомнатной квартире, которую получил от государства – по совокупности научных достижений. К примеру, статья Андрея Степановитча «Этногенез и деревообработка» наделала много шума еще в незапамятные годы… «По мнению западных аналитиков, – писал профессор, – Россия обладает огромными стратегическими запасами березы. Скопление этих деревьев на одном пригорке олицетворяет для русского человека малую родину. Как для немецкого бюргера – три сосиски. То есть при виде пригорка или березы русский человек начинает рыдать, и можно пытать русского человека этими образами…» Как применялись его теории на практике, Андрей Степановитч предпочитал не знать…

Вдобавок раньше Андрей Степановитч состоял на учете в Литературном фонде как член Союза писателей и публицистов. И свободно мог получить дачу – или в Перестройкино, или в Комарово. Да не сподобился, потому что – пи́сал на малину председателя фонда от недержания пива. То есть не с публицистическими настроениями, а с общечеловеческими… Но Андрею Степановитчу предъявили обвинение в охульной критике, потому что малина повяла и только воспоминания о ней сохранились в памяти современников. Ах, какая это была малина!.. Какая малина!!!

– А теперь, – приободрилась красотка, – когда мы выяснили, что всякий издатель предрасположен «тиснуть и свистнуть», вернемся к предмету интеллектуальной собственности! Вам не стыдно, Андрей Степановитч?!

– За что?! – удивился профессор.

– За свой предмет, – пояснила красотка, стреляя глазками.

Профессор Радзивилл на всякий случай прикрылся «Аналогиями», как Адам в Эдеме, и заявил, что не собирается «обсуждать эту проблему с лицами ненаучной степени, без конкретного указания на предмет…».

– Сейчас укажу, – заверила Андрея Степановитча красотка, поправляя кокошник. – Не извольте беспокоиться! Кстати, вас не смущает мой головной убор?..

– Смущает, – признался профессор. – Но я думал, что вы от издательства.

– И напрасно, – сказала красотка. – А в заведении, где вам отпускали мозги, творилась страшная сумятица…

– А вы там были?! – съехидничал профессор по старой привычке кухаркиного сына – резать гипотезы, как морковку.

Собственно говоря, Андрей Степановитч славился как Цицерон-полемист и Платон-скептик. Он убивал доклады и лекции, семинары и конференции, коллоквиумы и конгрессы, имея в запасе только один выстрел… «Во втором веке до нашей эры Карфаген захватили римляне!» «А вы там были?!» – интересовался профессор Радзивилл. «Юлий Цезарь погиб в результате заговора!» «А вы там были?!» – подъебуривал профессор Радзивилл, и докладчик не знал, что ответить. А профессор гордо покидал аудиторию на кривой кобыле. «Actum est, ilicent!» – как говорили древние. «Дело сделано, можно расходиться!»

Но в данном случае ядовитая пуля, которую отлил Андрей Степановитч, отрикошетила и угодила ему же в голову. То есть… Андрей Степановитч неожиданно для себя поднялся с диванчика и направился к платяному шкафу, в котором до революции висел мундир действительного статского советника, а после – свирепствовали моль и продразверстка.

– Избушка-избушка, – пробормотал Андрей Степановитч, – повернись к лесу задом, а ко мне передом!

Что никак не говорило о его сексуальной ориентации. А только о том, что профессор Радзивилл неумышленно сбрендил. Однако шкаф сошел с ума еще раньше, после истории с дворником и балериной. Которые с двадцать четвертого года наслаждались друг другом за его дверцами. Поэтому на любезные слова Андрея Степановитча шкаф ответил пространной цитатой из Экклесиаста, где особо подчеркивалось, что «всему есть свое время! Время рвать и время метать! Время смеяться и получать по лбу! Время поворачиваться задом и время передом. И сейчас – не время…»

– Ах ты мерзкое стекло!.. – воскликнул Андрей Степановитч, угрожая расколотить непокорному шкафу зеркальное оформление. И если раньше Андрей Степановитч отражался там неказисто, то теперь выглядел как английский фабрикант начала двадцатого века – в цилиндре и с тросточкой.

– Извините, барин! Сразу не признали! – расшаркался шкаф. – Добро пожаловать в родные пенделя!

И распахнул настежь дверцы…

Насвистывая канкан, профессор забрался в платяной шкаф.

– Пардон, сударыня! – молвил Андрей Степановитч. – Я несколько отдавил вам пуанты…

– И метлу мне помяли! – заявил дворник, а балерина только улыбнулась Андрею Степановитчу в тесном помещении. Дверцы закрылись, шкаф окончательно тронулся…

– Что дают? – осведомился Андрей Степановитч у балерины.

– У нас два репертуара, – вмешался дворник. – Или «Лебединое озеро», или по морде!..

И высморкался на пол…

– Вы слышали, что с пятнадцатого июня и по первое сентября отключат горячую воду? – спросила балерина.

– Вонючая профилактика! – посетовал Андрей Степановитч.

– Я, граждане, в стиральной машине моюсь! – доверительно сообщил дворник.

– Как это? – удивился балерина.

– Обыкновенно, – ухмыльнулся дворник. – Ставлю на шерсть в режиме кипячения. А как вода нагреется – сливаю в корыто!

– И как шерсть? – поинтересовался Андрей Степановитч. – Не свалялась?

– Блестит! – похвастался дворник и основательно похлопал себя по груди.

– Не приведи господи! – ужаснулась балерина. – А разве трудно купить водогрей?!

Дворник звучно почесался, поскребся и покряхтел.

– Водогрей предназначен для балерин и вшивой интеллигенции, – пояснил дворник. – А нам достаточно – в унитаз попадать…

– Хам! – оскорбилась балерина. – Как можно про унитаз при даме?!

– Ну так давайте споем Девятую симфонию Бетховена! – предложил дворник.

Андрей Степановитч интеллигентно воздержался, а дворник загорланил «Оду к радости»:

– Помогите! – воскликнула балерина. – Я тут с двадцать четвертого года езжу! – Но тем не менее поддержала:

Последнюю музыкальную фразу дворник и балерина повторили трижды, словно заезженная пластинка:

– Пусть покинет, пусть покинет, пусть покинет – наш Союз!!!

И если Андрей Степановитч прежде не помышлял об эмиграции, то теперь вынужден был призадуматься.

– Я, вероятно, воспользуюсь вашим предложением, – прогундявил профессор, раскланялся с балериной, вышел из шкафа…

И не узнал своего кабинета.

Исчезла репродукция «Гумно» с картины Венецианова Алексея Гавриловитча. Зато появилось изображение «Лев Николаевитч Толстой на воркутинской пашне». Чуть поодаль расположилась доска объявлений «Их бин разыскивает Дзержинский», где фотороботы отчаянно напоминали Александра Сергеевитча с няней, няню с кружкой и Александра Филипповитча, по фамилии Македонский, верхом на Фру-Фру.

– Присаживайтесь, Андрей Степановитч, – очень вежливо сказала красотка.

Теперь она выглядела как выглядела. С короткой стрижкой и в офицерском мундире – на голое тело. То есть от лацкана до лацкана рассматривать красотку было интереснее, чем от уха до уха.

– Куда уставился, гадина-сволочь?! – цыкнула красотка на Андрея Степановитча. – В глаза смотреть, в глаза!!!

От резкого окрика профессор вздрогнул и стал таращиться, как положено, рискуя надорвать себе зрительные нервы.

– Вы обвиняетесь в распространении заведомо ложных сведений, – сообщила красотка профессору Радзивиллу. – Статья пятьдесят восьмая, часть прим! Антиантичная пропаганда!

– Какая-какая? – переспросил ошалевший Андрей Степановитч и осторожно присел на краешек стула как подмоченный.

– Такая-такая! – передразнила профессора красотка и снова заорала: – Встать, гадина-сволочь, когда с тобою старший по званию разговаривает!!!

Перепуганный профессор вскочил со стула и вытянулся во фрунт, хотя никогда не служил и тем более – не привлекался.

– Это, между прочим, от восьми до пятнадцати, – пояснила красотка содержание «антиантичной» статьи. – Садитесь, пожалуйста.

Андрей Степановитч покосился на доску объявлений, где «их бин Дзержинский» уже разыскивал профессора Радзивилла.

– Присаживайтесь, – повторила красотка. – Что вы болтаетесь, как спектральный анализ?..

– Какой-какой? – не понял Андрей Степановитч, как будто у него заело.

– Вот заладил! – вздохнула красотка, а профессор на всякий случай присел – и таким образом оседлал случай.

– Мы тут собрали вещественные доказательства, – продолжала красотка, – и готовы приобщить их к делу… А еще раз переспросишь, гадина-сволочь, «какие-какие вещественные доказательства» – получишь по морде! Это понятно?!

– Так точно! – прогавкал Андрей Степановитч и опять подскочил как урод тряпочный.

Красотка вытащила из пачки оба тома профессорских «Аналогий» и для начала – поплевала на пальцы.

– Покурить-оправиться не желаете? – спросила она. – До обвинительного приговора?

– Никак нет! – отвечал профессор, хотя многие на его месте воспользовались бы этим предложением: покурить, оправиться, откупорить шампанского бутылку, перечитать «Женитьбу Фигаро»…

– Одобряю! – сказала красотка. – К чему тянуть время?.. – И моментально огласила решение суда: – Расстрелять Радзивилла Андрея Степановитча! Как личность, несовместимую с протоколом!

– За что, люди добрые?! – развопился профессор. – У меня научная статья! От восьми до пятнадцати!

– Ага, – сказала красотка. – Значит, все-таки желаете оправиться?

И, снова поплевав на пальцы, пролистнула первый том «Аналогий» до нужного места.

– Страница семьдесят пятая! – сообщила она. – Здесь у вас странное мнение о богине Гекате. И вообще – о загробной жизни.

Андрей Спепановитч стал припоминать античные источники, где богиня Геката представлялась трехликой и слыла покровительницей всякой нечисти и колдовства. К несчастью, он сравнивал ее с Бабой-Ягой из русского народного эпоса…

– А какое это к вам имеет отношение?! – попробовал выкрутиться Андрей Степановитч.

Но красотка посмотрела на профессора столь выразительно, что Андрей Степановитч возблагодарил Господа, что не полез в научные дебри и не стал уточнять – сколько Бабе лет относительно прототипа.

– Я Геката Триодитис, богиня перекрестков, матюжница и приколист, – представилась красотка. – Скитаюсь в сопровождении собак и призраков. Правда, в последнее время предпочитаю «Harley Davidson», потому что на собаках далеко не уедешь… А вы пишете о каком-то «Видении святой Феодоры» и яйцах Кощея Бессмертного… Но главное, позвольте заметить, моими атрибутами считаются факел, бич и змея – а не кокошник…

«А у меня – композитор Глюк!» – подумал Андрей Степановитч и радостно заулыбался. Потому что ощутил необычайную легкость, как будто его накачали гелием.

– Надолго к нам пожаловали? – бодренько осведомился профессор. – С мужем или с детками? А может, путешествуете в романтическом одиночестве?

Геката расхохоталась.

– А вы совсем распоясались, Андрей Степановитч! – определила она. – И надо бы за вами приглядывать, да думаю, что Мария Симеоновна с этим справится лучше…

Профессор Радзивилл живенько представил себя в инвалидном кресле и Марию Симеоновну в халатике сестры милосердия. Видение наполовину приятное – по части халатика и отвратительное – по части слюнявых пузырей, которые ненамеренно выдувал Андрей Степановитч.

– Засим позвольте откланяться! – несколько церемонно сказала Геката. – Не будем торопить события. Приговор объявлен, и милосердие не за горами… А книженции ваши – я ликвидирую! К чему людям голову морочить?!

Она присвистнула, и кабинет моментально очистился от книжных пачек, а вдыхать и выдыхать стало свободнее. «К дождю!» – подумал Андрей Степановитч и не заметил, как следом за «Аналогиями» исчезла и сама Геката.

Еще побродив какое-то время по кабинету, Андрей Степановитч учудил следующее… Присел возле шкафа и осторожно постучался в дверцу.

– Эй, дворник! – позвал профессор. – Дво-о-о-о-о-о-орник!!!

Но никто ему не ответил… Андрей Степановитч попробовал открыть шкаф, но дверцы словно заклинило.

– Балерина! – позвал профессор. – Балери-и-и-и-и-ина!!!

И тоже – безрезультатно.

Тогда Андрей Степановитч принялся что есть силы барабанить по шкафу, пинать его ногами и бодать головой, да только набил себе шишек и ободрал колени.

– Пустите меня обратно! – надрывался Андрей Степановитч. – В светлое прошлое!!!

Однако на шум и крики сбежались только сотрудники научного института и сгрудились в кабинете Андрея Степановитча, постанывая от возбуждения. Ведь не каждый же день случается видеть солидного человека в таком безобразном состоянии. А профессор, не обращая на них внимания, пытался опрокинуть платяной шкаф навзничь…

– Что случилось? – спрашивали опоздавшие к началу представления.

– У профессора ключ потерялся от шкапа…

– А что у него там?!

– Да бес его знает, но очень расстраивается…

Двухтомник профессора Радзивилла «Аналогии и патологии»