"Радий Погодин. Борьба с формализмом" - читать интересную книгу автора

когда было. С балыком тоже. Один мальчик сказал: "Балык - это грузин".
Не то мы делали - искали чудесное в птицах, в частности, в орлах. Нужно
было искать в рыбе.
Древняя рыба: стерлядь, осетрина, рольмопс... Вобла - общее название
древних рыб.

Панька жил на Реке. Ночевал в деревушках, которые в стихах и песнях о
родине называют ясноглазыми. Впрочем, иногда с похмелья, сквозь слезы от
тоски земной они, может быть, и кажутся таковыми.
Невзирая на возраст, Паньку называли коротко - Панька. Дома своего
Панька не имел, где песни пел, там и водку пил. Там и спал. Старый был
Панька. Очень. А молодым, говорят, он и не был.
В первую мировую войну вернувшиеся с фронта солдаты чуть не забили
Паньку дубьем, так как нашли в деревнях голопузую поросль. Сначала они
кричали долго и мудревато, как на окопном митинге - с посинением шеи,
угрожали Паньку поймать и скосить его, сатану, из винта, или разнести в пух
гранатой. Но все же выяснили, что рыжие мальчишки с безбоязненными, как у
Паньки, глазами, а также рыжие голосистые девочки родились лишь у
окончательных вдов. У других солдаток внесрочные ребятишки были либо
обыкновенно-русые, либо беленькие, а у одной бабы родился мальчик японского
вида. Мужики отходили баб кто чем: кто вожжами, кто поленом, и пошли на
митинг самогон пить.
Хоть Панька был и невиноватый в полногрешном смысле, мужики изловили
его, конечно, опоясали дубьем поперек крестца и снова пошли на митинг
самогон пить. И Панька с ними, даже впереди них.
- Кабы женщина без вас не рожала, - пояснял им Панька фельдшерским
голосом, почесывая ушибленное дубьем мясо, - то и народ перевелся бы на
земле - это все вместе зависит. Мало ли, может, вы на той войне проклятой
застряли, может, война вам любезнее жены. А нонешний час вы, понимая нужду
природы, не реветь должны и матюжничать, а веселиться. - Панька принялся
плясать, петь разгульные песни и так уморил мужиков на митинге, что они про
своих несчастных баб позабыли, но принялись вспоминать заграничные
похождения и намерения, и вместе с махорочным ядом, со слезой и кашлем
выхрипели свои обиды, можно сказать, до дна.
Когда засверкала, зашумела кровавым ветром гражданская война, Панька
пошел в чистый бор, разложил костер у озерца круглого, накрошил в огонь
дымокурных трав, вырядился в волчью шкуру и заорал песни, о которых даже
самые древние старики не слыхивали. Наскакавшись и наоравшись, он сжег на
костре волчью шкуру, золу сложил в горшок и закопал в тайном месте.
Свое колдовство Панька объяснить отказался наотрез. И ушел, говорят, в
Самару.
Волки в том году расплодились неистово, заняли все леса и овраги. У
мужиков появилась забота волков бить. Потому мужики друг друга не
перерезали, что волков били.
Панька пришел, когда установилась власть, когда активисты из
бозлошадников стаскивали с церквей кресты.
Эту акцию Панька не одобрил. Но, хватив самогону, возопил:
- А скажите мне, христиане, почему молимся мы не орудию любви и
жалости, но орудию казни?
- Для веры, - объяснили ему.