"Михаил Петрович Погодин. Невеста на ярмарке" - читать интересную книгу автора

была покупка ремонтных лошадей [5]. Граф Звонский, хотя чувствовал к лошадям
дружескую привязанность, однако не знал в них толку и передал препоручение
товарищу, а сам уехал в свою деревню погоняться за зайцами и по другим
надобностям. - Бубновый, получив в руки кучу денег, начал... Но пусть он сам
признается в грехах своих, а мне зачем быть доносчиком?
- Да что за тоска-печаль пала к вам на сердце, сударь? Третий день от
вас нет ни гласа, ни послушания, - сказал ему дядька, выведенный из терпения
его продолжительным молчанием, стоя перед ним в тесной их комнате.
- Не твое дело!
- Дело-то, сударь, не мое - правда ваша, - а все-таки я вам не чужой, и
мне грустно стало смотреть на вас: ведь нынче у вас не было во рту ни
маковой росинки, а уж к вечерне скоро зазвонят.
- Поди вон.
- Пойти-то, сударь, я пойду, да ведь вам от этого не будет легче. Ум
хорошо, а два лучше, говорим мы запросто.
- Черт тебя возьми, старый враль, от тебя нельзя отвязаться ничем. Если
ты хочешь знать непременно: я... проиграл...
- Уф - вот тебе, бабушка, Юрьев день! Ну что, сударь, не говорил ли я
вам, что эти карты не доведут вас до добра, что можно и шесть, и десять раз
выиграть, а на седьмом, на одиннадцатом разу бог попутает, и весь выигрыш
пойдет как ключ ко дну? Не говорила ли вам и матушка: "Эй, Феденька, на
чужой каравай рот не разевай, а пораньше вставай да свой затевай"? Помните
ли вы, что в пансионе поймали вас однажды за горкою [6] в бумагу, - что
сказал тогда вам надзиратель? Помните ли?

Тут ритор,
Дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью... [7]

- Дурак! пособишь ли ты своими бреднями? Дело сделано, - сказал наконец
Бубновый, глубоко вздохнув и продолжая раскуривать погасшую свою трубку.
Дементий, увидев, что словами горю в самом деле пособить нельзя,
опомнился, замолчал и начал придумывать средства действительнейшие.
Несколько минут продолжалось сие печальное молчание, в продолжение коих
я мог представить краткую биографию Федора Бубнового.
Этот офицер остался после отца младенцем и до десятилетнего возраста
воспитывался дома, под надзором матери: мальчика кормили пирогами и
калачами, рядили как куколку, водили в теплых фуфайках, тешили и забавляли
всякими игрушками, а прочее оставляли на волю божию. Таким образом в
обществе холопей и барчонков он запасся дурными впечатлениями и приобрел
многие дурные навыки. На одиннадцатом году отдали его в пансион в столицу.
Феденька мой, привыкнув дома бегать по двору, лазить по голубятням и
повесничать в гостях, не мог, разумеется, ретиво приняться за дело. Явились
шалуны-товарищи, у которых были виды на его варенья и прочие запасы
деревенские - и он с большим удовольствием согласился делить время с ними,
нежели сидеть над тетрадью и книгою, и домашние семена принялися. Между тем
он рос, рос и переходил из класса в класс, иногда по старшинству, иногда для
комплекта.

А иногда