"Николай Михайлович Почивалин. Когда идет поезд (рассказ)" - читать интересную книгу автора

на его стороне правота: семью он свою обороняет. Ну я и скуксился -
покривился, лампадку еще принял и домой, по-тихому. А через неделю - все,
шабаш, смотался отсюда!.. Выбежал вот сейчас, порыскал, да ни к чему! Кому
нужен, разве кто почувствует - встретит?..
Лазарев безнадежно махнул рукой, вышел с папиросой в коридор; вслед за
ним вышел и я, - оба курящие, мы договорились, что в купе курить не будем.


4. ЭЛЕГИЯ


Ехали мы из Пригорска вдвоем в купе - оба немолодые и оба заядлые
чаевники; осенние ночи долгие, Михаил Петрович был переполнен
впечатлениями свидания с родным городом, в результате чего и появилась эта
запись, его рассказ, лишь самую малость тронутая кое-где, для связки,
домысленными деталями. Меня помимо всего прочего рассказ Михаила Петровича
заинтересовал какойто удивительной чистотой и простотой чувств, - теми
первородными человеческими качествами, которые не всякий сберегает до
преклонных лет своих.
Михаил Петрович не допускал даже мысли, что поездку могут не разрешить,
и заместитель директора, должно быть, сразу это почувствовал. Обычно
несговорчивый насчет каких-либо замен ("Вот они где, эти замены!" -
сердито хлопал он себя в таких случаях по бритому затылку), заместитель
директора только мельком взглянул на расписание спектаклей, обреченно
вздохнул. Ну конечно, в среду народный должен петь князя Игоря!
- Не смею удерживать. - Маленькие, насмешливые глазки старого, умного
циника глянули вдруг на Михаила Петровича непривычно мягко и рассеянно. -
Все мы такие. Москвичи до мозга костей, а колупни поглубже, и окажется,
что каждый-то пуповиной с какой-нибудь Астраханью либо Кинешмой связан...
Все меняется: взгляды, моды, президенты, - а пуповинка эта - нет, не
рвется!
Вот так, сударь мой...
- Спасибо, голубчик, спасибо, - с облегчением сказал Михаил Петрович.
Загодя припасенные доводы - вплоть до собственных вариантов этой
злополучной замены, наконец, перенесение вопроса в более высокие инстанции
- все это оказалось ненужным; старая перечница - одногодок Михаила
Петровича, - он ухватил самую суть. И еще мелькнула мысль о том, что
бритоголовый колючий человек этот, с которым он, Михаил Петрович, двадцать
лет подряд изо дня в день обменивается на бегу привычными, ничего но
значащими словечками - "доброе утро, сударь мой", "здравствуйте, голубчик,
здравствуйте", - давно симпатичен ему, что надо бы когда-нибудь сойтись и
потолковать накоротке. Впрочем, мысль эта мелькнула и тут же забылась, как
мелькают и забываются в житейской спешке и суматохе многие наши хорошие
мысли и добрые намерения.
А день в самом деле выдался на редкость суматошным. Кроме беготни с
заказом билета и получением командировки нужно было уладить кое-какие
долги на радио и телевидении (записаться на пленку в первом случае и
отложить репетицию - во втором), позвонить в двадцать мест, не меньше,
наконец, просто-напросто собраться в дорогу. Во всяком случае, когда в
десятом часу вечера, не чуя под собой ног, Михаил Петрович плюхнулся на