"Травяной венок. Том 2" - читать интересную книгу автора (Маккалоу Колин)

Глава 2

Пелопид пытался не обращать внимания на пот, градом кативший по его лицу, старался спрятать руки, чтобы тот, кто сидел на троне, не видел, как они дрожат.

– После чего, великий царь, проконсул Аквилий велел мне уходить и больше не возвращаться, – закончил он.

Царь и бровью не повел. Его лицо оставалось таким же, что и в течение всей аудиенции: спокойным, даже безразличным. За сорок лет жизни, из которых он процарствовал двадцать три, царь Митридат VI Эвпатор научился скрывать свои чувства, если, конечно, что-то его особенно не раздражало. А то, что он услышал от Пелопида, не разгневало его. Он, собственно, и ожидал услышать нечто подобное.

Вот уже два года он жил с надеждой, порожденной известиями о том, что Рим вступил в войну со своими италийскими союзниками. Инстинкт подсказывал ему, что настал благоприятный момент, который нельзя упускать, и он написал письмо своему зятю Тиграну с призывом быть наготове. Когда же выяснилось, что Тигран – его верный союзник в любых начинаниях, Митридат решил сделать все, чтобы осложнить для Рима его войну с Италией. Он отправил послов к италикам – Квинту Поппедию Силону и Гаю Папию Мутилу в их новую столицу Италику, и предложил денег, оружие, корабли, даже солдат, чтобы усилить их собственную армию. Но, к его удивлению, послы возвратились ни с чем. Силон и Мутил отвергли помощь Понта с гневом и презрением.

– Передайте царю Митридату, что спор Италии с Римом не его дело. Италия не станет помогать чужеземным царям плести козни против Рима, – был их ответ.

Словно улитка, которую укололи прутом, царь Митридат замкнулся в своей раковине и написал Тиграну новое письмо с просьбой запастись терпением, ибо нужный момент еще не настал. Впрочем, он уже не был уверен, что такой момент вообще когда-либо настанет: Италия весьма нуждалась в военной и прочей помощи, дабы отвоевать свою независимость, и тем не менее позволила себе больно укусить руку, щедро предлагавшую самое необходимое.

Митридат был в смятении. Он никак не мог принять решение и твердо следовать ему. То ему казалось, что пришло время объявить войну Риму, то его одолевали сомнения. Его раздирали противоречивые чувства, но он должен был держать их при себе. У Митридата Понтийского не было преданных советников. Он не доверял никому, даже своему зятю Тиграну, который сам был великим царем. Его придворные терялись в догадках: что же предпримет их повелитель, объявит он войну или нет?

Потерпев неудачу с италиками, Митридат обратил свой взор на Македонию. У этой римской провинции была обширная граница с варварскими племенами севера. Если там что-то начнется, то Риму придется потратить много сил и средств на укрощение неприятеля. Митридат послал туда своих людей орошать семена давней ненависти к Риму среди бессов, скордисков и других народов Мезии и Фракии. Это привело к тому, что Македония испытала такой натиск варварских племен, которого не знала многие годы. Обуреваемые желанием крушить и разрушать, скордиски добрались до религиозного центра Додоны. К счастью, наместником Рима в Македонии был достойнейший и неподкупный Гай Сенций, и в сочетании с легатом Квинтом Бруттием Суррой, они являли собой надежный оплот.

Когда выяснилось, что Сенций и Бруттий Сурра не собираются обращаться к Риму за помощью, Митридат попытался устроить смуту в самой Македонии. Вскоре после того, как царь принял такое решение, в Македонии появился некто Эвфен, провозгласивший себя прямым потомком Александра Великого, на которого он был на удивление похож, и заявил о своем желании стать царем. Жители таких культурных центров, как Фессалоника и Пелла сразу распознали в Эвфене самозванца, но у простого народа в провинции он вызвал горячее сочувствие. К несчастью для Митридата, Эвфен оказался лишен боевого духа и так и не сумел сплотить вокруг себя своих приверженцев и организовать войско. Сенций и Бруттий Сурра погасили разгоравшийся пожар своими собственными силами и не потребовали от Рима ни денег, ни солдат, на что очень рассчитывал Митридат.

Уже два года шла война Рима и его италийских союзников, но Митридату никак не удавалось осуществить свои замыслы. Он пребывал в постоянных душевных терзаниях и не мог ни с кем поделиться своими сомнениями.

Внезапно царь утратил свою неподвижность, и все придворные вздрогнули как по команде.

– Что еще тебе удалось узнать во время второго и весьма долгого пребывания в Пергаме? – спросил он Пелопида.

– Еще я узнал, что Гай Кассий привел свой легион в состояние боевой готовности, а кроме того, по его распоряжению проходят подготовку два легиона милиции, о Всемогущий, – Пелопид облизал пересохшие губы и продолжал, давая понять, что если его миссия и не увенчалась успехом, он по-прежнему беззаветно предан царю. – Теперь у меня во дворце наместника в Пергаме есть свой человек, великий царь. Перед моим отъездом он сказал, что, по его мнению, Гай Кассий и Маний Аквилий задумали вторгнуться в пределы Понта весной, вместе с Никомедом из Вифинии и Пилеменом из Пафлагонии. Вполне возможно, с ними будет наместник Киликии Квинт Оппий, который посетил Пергам и вел переговоры с Гаем Кассием.

– Ну, а как относится к этому плану сенат и народ Рима? – осведомился Митридат.

– Если верить дворцовым слухам, о Великий, то официального одобрения пока не получено.

– От Мания Аквилия этого вполне можно ожидать. Если, как говорится, яблоко от яблони недалеко падает, то он такой же корыстолюбец, как его отец. Он хочет золота. Моего золота! – Полные красные губы Митридата растянулись в презрительной улыбке, обнажив большие желтые зубы. – Похоже, наместник римской провинции Азия хочет того же. И наместник Киликии тоже. Триумвират золотоискателей.

– Похоже, Квинт Оппий не корыстолюбив, о Великий, – заметил Пелопид. – Они всячески уверяли его, что все это лишь ответная мера против нашего вторжения в Каппадокию. Насколько я могу понять, Квинт Оппий из тех, кого в Риме называют человеком чести.

Царь впал в молчание. Его глаза устремились в пространство, губы беззвучно двигались, словно у рыбы. «Одно дело нападать, другое защищаться, – размышлял он. – Они пытаются прижать меня к стенке. Хотят, чтобы я бросил оружие и позволил этим, так называемым правителям мира, безнаказанно грабить мою страну. Страну, которая дала мне убежище, когда я был бездомным мальчишкой, страну, которую я люблю больше жизни. Страну, которую я хочу видеть правительницей всего мира».

– Они этого не сделают! – громко и с нажимом сказал он.

Приближенные подняли головы, но царь снова замолчал, лишь губы беззвучно двигались.

«Час настал, – думал Митридат. – Мои люди знают новости из Пергама, и теперь они вынесут приговор. Не римлянам, но мне! Если я буду покорно сносить рассуждения этих алчных римских посланников, что они – это и сенат, и народ Рима, и потому имеют право вторгаться в мои владения, тогда мои же люди станут меня презирать. Они перестанут меня бояться. И тогда мои родственники сочтут, что Понту нужен другой царь. У меня много взрослых сыновей, матерям которых хочется власти. Кроме того, не надо забывать о моих двоюродных братьях царской крови – Пелопиде, Ахелае, Меоптолеме, Леонипе. Если я, поджав хвост, спрячусь в свою конуру, как нашкодивший щенок, чего и ждут от меня римляне, то мне не быть царем Понта. Мне не быть в живых!

Стало быть, настало время мне воевать с Римом. Я этого не хотел, да и они тоже. Войну придумали три корыстолюбца-посланника. Итак, решено. Я объявлю Риму войну.»

Приняв это решение, Митридат почувствовал, как с плеч его упала тяжкая ноша, как тучи, нависавшие над ним, вдруг рассеялись. Он сидел на троне с выпученными и сверкавшими глазами, раздуваясь от переполнявшего его чувства собственного величия, словно гигантская золотая жаба. Понт объявит войну. Понт преподаст урок Манию Аквилию и Гаю Кассию. Понт захватит римскую провинцию Азия, а потом понтийские войска переправятся через Геллеспонт в Восточную Македонию и двинутся по Эгнатиевой дороге на запад. Понт прорвется из Понта Эвксинского в Эгейское море, двинется дальше на запад, пока Италия и сам Рим не отступят под натиском понтийских кораблей и воинов. Царь Понта станет царем Рима. Царь Понта станет самым могущественным властелином всех времен, он превзойдет даже Александра Великого. Его сыновья будут править такими далекими землями, как Испания и Мавритания, его дочери станут царицами всех стран – от Армении до Нумидии и далекой Галлии. Все сокровища будут принадлежать властелину мира, все женщины, все земли! Тут он вспомнил своего зятя Тиграна и улыбнулся. Пусть Тигран станет царем парфян, пусть распространит свое владычество на Индию и далее к востоку.

Но царь Митридат не объявил собравшимся, что намерен воевать с Римом. Вместо этого он сказал:

– Пошлите за Аристионом.

Никто точно не мог сказать, что случилось, но в зале создалась напряженная атмосфера. Было ясно, что повелитель что-то задумал. В этот момент в зал вошел высокий и красивый грек в тунике и хламиде. Легко и непринужденно он пал ниц перед царем.

– Встань, Аристион, у меня есть для тебя дело.

Грек поднялся и принял позу почтительно-внимательную, которую он не раз отрабатывал перед зеркалом, специально поставленным по приказу царя в его роскошных хоромах. Аристион очень гордился тем, что в его манерах не было ни явного раболепия, которое Митридат презирал, ни очевидной независимости, которую царь не потерпел бы. Вот уже год он жил при дворе Митридата в Синопе. Он забрался так далеко от своих родных Афин, потому что был перипатетиком, бродячим философом, представителем школы, основанной последователями Аристотеля. Он счел, что его таланты лучше оценят в краях, менее просвещенных, нежели Рим, Греция, Александрия, где с избытком хватает таких, как он. Ему повезло. Царь Митридат нуждался в услугах образованного человека, ибо после посещения провинции Азия десять лет назад, осознал, сколь мало образован сам.

Умело облекая свои наставления в интонации приятной беседы, Аристион потчевал Митридата историями о былом величии Греции и Македонии, рассказывал о том, сколь пагубна и зловредна мощь Рима, сообщал сведения из истории, географии, коммерции. В конечном счете Аристион стал относиться к себе не столько как к наставнику царя Митридата, сколько как к арбитру мудрости и элегантности.

– Мысль о том, что я могу быть полезным великому Митридату, наполняет мое сердце ликованием, – молвил он медовым голосом.

Митридат между тем решил продемонстрировать собравшимся, что все эти годы он думал не столько о том, воевать ему с Римом или нет, сколько о том, как лучше вести такую войну.

– Достаточно ли высокого ты происхождения, чтобы пользоваться влиянием в Афинах? – неожиданно спросил он Аристиона.

Аристион прекрасно скрыл свое удивление.

– Разумеется, о Всемогущий, – солгал он.

На самом деле он был сыном раба, но все это стало уже достоянием прошлого. Об этом сейчас не помнил никто, даже в Афинах. Главное, внешний вид, а у Аристиона была внешность аристократа.

– В таком случае отправляйся в Афины и начни приобретать там сторонников, – распорядился Митридат. – Мне нужен верный человек, способный разжечь искры греческой нелюбви к Риму в хороший огонь. Как ты будешь это делать, меня не касается. Но когда корабли и войска Понта двинутся к землям по обе стороны Эгейского моря, я хочу, чтобы Греция была у меня в руках.

По залу прокатился вздох изумления, перешедший затем в воинственно-воодушевленный гул. Стало быть, царь не намерен оказаться под каблуком у Рима.

– Мы с тобой, о царь! – улыбаясь, воскликнул Архелай.

– Твои сыновья благодарят тебя, о Великий! – воскликнул старший сын Фарнак.

Митридат купался в лучах своего величия, раздуваясь еще больше. Как это раньше он не заметил, до чего близко подошел к той черте, за которой бунт и погибель? Его подданные, члены его семьи жаждали войны с Римом. И он был тоже к ней готов. Готов уже многие годы!

– Мы выступим только тогда, когда римские посланники, наместники провинций Азия и Киликия с войсками перейдут наши границы, – объявил Митридат. – Мы тотчас же нанесем ответный удар. Приказываю привести наш флот и наши сухопутные войска в боевую готовность! Если римляне надеются захватить Понт, то я надеюсь захватить Вифинию и провинцию Азия. Каппадокия уже моя и моей останется, потому что у меня достаточно солдат, чтобы не брать с собой войско моего сына Ариарата. – Он перевел свои зеленые, чуть выпученные глаза на Аристиона и спросил: – Чего же ты медлишь, философ? Возьми золото из моей казны и отправляйся в Афины. Но будь осторожен: никто не должен знать, что ты действуешь от моего имени.

– Я понял, великий царь, все понял! – воскликнул Аристион и, пятясь, удалился.

– Фарнак, Махар, младший Митридат, младший Ариарат, Пелопид, Неоптолем, Леонипп, останьтесь. Остальные пусть идут, – коротко распорядился Митридат.

В апреле того года, когда консулами были Луций Корнелий Сулла и Квинт Помпей Руф, римские войска вторглись в Галатию и Понт. Напрасно царь Никомед лил слезы и, заламывая руки, умолял, чтобы ему позволили вернуться в Вифинию. Пилемен, повелитель Пафлагонии, велел войску Никомеда наступать на Синопу. Маний Аквилий возглавил римский вспомогательный легион и двинулся из Пергама через Фригию, надеясь выйти к границе Понта севернее большого соленого озера Татта. Там проходил торговый путь, и это позволяло ускорить продвижение. Гай Кассий, возглавив два легиона милиции, двинулся от Смирны в направлении небольшого торгового городка Примнес, по долине реки Меандр. Тем временем Квинт Оппий морем прибыл из Тарса в Атталею и оттуда двинул свои легионы в Писидию, к западу от озера Лимне.

К началу мая войско Вифинии, перейдя границу Понта, дошло до реки Амниас, притока Галиса. Пилемен задумал пройти от слияния двух рек на север, до моря, где собирался разделить свое войско на две части и одновременно атаковать Синопу и Амис. Но, на беду Пилемена, его армия, не успев дойти до долины Галиса, столкнулась с большим понтийским войском под руководством братьев Архелая и Неоптолема и потерпела сокрушительное поражение. Врагу досталось снаряжение, оружие, пленные – словом, все, кроме Никомеда. Он бросил свою армию на произвол судьбы и с отрядом верных придворных и невольников взял путь на Рим.

Примерно тогда же, когда войско Вифинии сражалось с солдатами Архелая и Неоптолема, Маний Аквилий со своим легионом прошел через горный перевал и увидел в отдалении на юге озеро Татта. Но живописный ландшафт не обрадовал Аквилия. Внизу, в долине, он увидел войско, куда более обширное, чем само озеро. Его многоопытный взгляд заметил великолепную выучку этих пехотинцев и кавалеристов. Это были не буйные орды германских варваров, а сто тысяч вышколенных воинов, умеющих побеждать. С поразительной быстротой, на которую способен лишь римский полководец, Маний Аквилий развернул свое небольшое войско и приказал поторапливаться. Возле реки Сангарий, недалеко от Пессина с его золотыми сокровищами, о которых нечего было теперь и мечтать, понтийцы нагнали войско Аквилия и принялись уничтожать арьергард. Как и царь Никомед, Маний Аквилий бросил своих солдат и вместе со старшими офицерами и двумя римлянами-посланниками спешно переправился через горы.

Против Гая Кассия вышел сам Митридат, но его подвела нерешительность. Пока он размышлял, как ему лучше поступить, до Гая Кассия дошли известия о разгроме солдат Аквилия и вифинской армии. Не теряя времени даром, наместник провинции Азия отступил со своей армией на юго-восток, занял большой торговый город Апамея и укрылся за его крепкими стенами. К юго-западу от Кассия находилась армия Квинта Оппия. Он тоже узнал о победах понтийцев и решил остановиться в Лаодикее, как раз на пути армии Митридата, продвигавшейся по долине реки Меандр.

Сам Оппий был готов к осаде, но вскоре выяснилось, что жители Лаодикеи придерживаются иного мнения. Они отворили городские ворота Митридату, забросали его цветами и выдали ему Квинта Оппия. Киликийским воинам было велено возвращаться туда, откуда они пришли, но их военачальника Митридат приказал задержать. Его привязали к столбу на агоре, рыночной площади. Громко хохоча, Митридат приказал горожанам бросать в Оппия тухлыми яйцами, гнилыми помидорами и прочими мягкими и пачкающими предметами. Камни и куски дерева были запрещены. Царь помнил слова Пелопида о честности Квинта Оппия. Два дня спустя его отвязали более или менее целым и невредимым и отправили в Тарс под конвоем понтийцев. Путь оказался очень долгим, ибо идти пришлось пешком.

Узнав о плачевной судьбе Квинта Оппия, Гай Кассий оставил свою милицию в Апамее и поскакал на какой-то кляче к Милету, радуясь, что его от войска Митридата отделяет река Меандр. Он путешествовал совершенно один. Ему удалось миновать понтийские заставы возле Лаодикеи, но в городе Низа его задержали и привели к тамошнему этнарху. Страх, которым был охвачен Гай Кассий, сменился радостью, когда выяснилось, что этнарх Низы Херемон – верный сторонник Рима и готов оказать беглецу посильную помощь. Горько сожалея о том, что нельзя как следует воспользоваться гостеприимством хозяина, Гай Кассий жадно набросился на еду, потом взял свежую, крепкую лошадь и галопом поскакал в Милет. Там ему удалось найти судно, готовое отвезти его на Родос. До Родоса он добрался благополучно, но теперь ему предстояла задача неимоверной трудности. Нужно было написать письмо в римский сенат и убедить его в серьезности того, что происходит в провинции Азия, скрыв при этом свое неблаговидное поведение. Разумеется, сей геркулесов труд нельзя было закончить не то что за один день, но и за один месяц. Боясь проговориться о своей вине, Гай Кассий Лонгин медлил.

К концу июня почти вся Вифиния и провинция Азия оказались в руках Митридата. Лишь несколько укрепленных пунктов сопротивлялись, надеясь на свои фортификации, храбрость воинов и мощь Рима. Четверть миллиона понтийских солдат пребывала в бездействии на зеленых пространствах от Никомедии до Миласы. Большинство из них были выходцами с севера – киммерийцы, сарматы, скифы, роксоланы, и если бы не их страх перед царем Митридатом, воинство за это время разложилось бы.

Ионические, дорические и эолические города Греции и порты Малой Азии выказывали восточному властелину необходимое раболепие, какого он только мог пожелать. Ненависть, вызванная более чем сорокалетним римским владычеством, оказалась весьма на руку Митридату. Чтобы усилить антиримские настроения, он объявил, что никакие налоги и пошлины не будут увеличены ни в этот год, ни в последующие пять лет. Те, кто задолжал италийским или римским кредиторам, объявлялись свободными от долгов. В результате многие жители провинции Азия надеялись, что владычество Понта принесет им меньше огорчений, чем власть Рима.

Митридат спустился по течению Меандра и, выйдя на побережье, направился к одному из своих самых любимых городов, Эфесу. Здесь он остановился на какое-то время, верша правосудие и стараясь расположить к себе местных жителей. Он объявил, что ополченцы из милиции, которые добровольно сложат перед ним оружие, получат не только свободу и прощение, но и деньги, чтобы вернуться домой.

Те, кто ненавидел Рим больше – или по крайней мере заявлял об этом громче других, – были повышены в чинах и званиях во всех городках, городах и областях. Составлялись списки тех, кто сочувствовал римлянам или на них работал. Доносчики процветали.

Однако за напускной радостью и попытками снискать милость у новых хозяев, многие скрывали страх. Они знали, до чего жестоки и капризны восточные цари и сколь обманчива порой бывает их доброта. Сегодня ты в фаворе, а завтра без головы, и никто не взялся бы предугадать, куда качнется чаша весов.

В конце июня, находясь в Эфесе, повелитель Понта издал три указа. Все они были секретными, но самым секретным из них был третий.

С каким наслаждением он обдумывал эти указы, размышлял, что кому поручить и кого куда послать – развлечение кукловода, готовившего заранее коленца, которые будут выкидывать его марионетки. Пусть другие уточняют и доводят до конца общую идею, лишь ему одному будет принадлежать слава созидателя. Насвистывая и напевая, он ходил по дворцу, где несколько сот срочно собранных писцов записывали его распоряжения и запечатывали послания. Когда последнее послание для последнего курьера было готово, он повелел выгнать писцов на двор, и его телохранители перерезали бедняг – мертвецы прекрасно хранят тайны.

Первый указ предназначался Архелаю, который тогда был не в фаворе у Митридата: пытаясь захватить город Магнезия, он предпринял лобовой штурм и сам был ранен, а его войско понесло изрядные потери. Тем не менее это был лучший полководец Митридата, и ему был послан первый указ. Архелаю следовало возглавить весь понтийский флот и выйти на кораблях из Понта Эвксинского в Эгейское море. Месяц спустя после получения указа, то есть в конце гамелиона, что соответствовало римскому месяцу квинктилию.

Второй указ был направлен сыну Митридата Ариарату, но не тому, который был теперь царем Каппадокии.

Ему было поручено возглавить стотысячное войско и, переправившись через Геллеспонт, вторгнуться в Восточную Македонию, опять же в конце гамелиона, то есть через месяц.

Третий указ, в отличие от первых двух, существовал не в одном, а в нескольких сотнях экземпляров, которые были разосланы главным магистратам во все города и области – от Вифинии до Фригии: Митридат приказывал им в конце месяца гамелиона арестовать всех римских, латинских или италийских граждан в Малой Азии – мужчин, женщин и детей, – и предать их смерти вместе с их рабами.

Третий указ доставил ему особое удовольствие. Он улыбался до ушей, хихикал, а временами и подпрыгивал во время прогулки по Эфесу, когда вспоминал свое решение. Начиная с конца гамелиона в Малой Азии не будет римлян. А когда он завоюет Рим, в мире вовсе не останется римлян – от Геркулесовых Столбов до Первого водопада на Ниле. Рим прекратит свое существование.

В начале гамелиона, бережно храня в голове свои секретные планы, Митридат покинул Эфес и двинулся на север, в Пергам, где его ожидал приятный подарок.

Два римских посланника и все старшие командиры Аквилия бежали в Пергам, но сам Маний Аквилий отправился на остров Лесбос, надеясь отплыть дальше на Родос, где, как ему стало известно, затаился Гай Кассий. Но как только он оказался на Лесбосе, заболел желудочной лихорадкой и не смог продолжить путешествие. Жители Лесбоса, узнав о падении римской провинции Азия, в которую они формально входили, предусмотрительно задержали римского проконсула и отправили его царю Митридату в знак особого уважения.

Мания Аквилия доставили на корабле в небольшой порт Атарней, а затем, привязав цепью к седельной луке, потащили в Пергам, где его поджидал Митридат.

Падая, спотыкаясь, выслушивая насмешки и оскорбления, Аквилий был доставлен в Пергам полумертвым. Увидев, в каком он состоянии, Митридат понял, что если так будет продолжаться и дальше, Аквилий умрет. Это решительно не входило в планы царя Понта, который надеялся насладиться своим торжеством.

Римского проконсула, посадив на осла, привязали к седлу, лицом к хвосту, и в таком виде возили по Пергаму и окрестностям, дабы жители бывшей столицы бывшей римской провинции могли воочию убедиться, что царь Митридат ни в грош не ставит римского проконсула и совершенно не боится мести Рима.

В конце концов перепачканный грязью и превратившийся в собственную тень Маний Аквилий предстал перед своим мучителем. На рыночной площади поставили роскошный помост, на него водрузили золотой трон, на который в полном параде уселся царь Митридат. Он пристально смотрел на человека, отказавшегося отозвать армию Вифинии, не позволившего Митридату защитить свои владения и запретившего ему обратиться с жалобой непосредственно к сенату и народу Рима.

Созерцая жалкую согбенную фигуру Мания Аквилия, Митридат окончательно утратил страх перед Римом. Чего он все это время боялся? Как он мог опасаться этого ничтожества? Он, царь Митридат Понтийский, куда могущественней, чем сам Рим. Подумаешь, четыре маленькие армии, двадцать тысяч человек. Для Митридата именно Маний Аквилий был отныне воплощением Рима. Не Гай Марий, не Луций Корнелий Сулла, а Маний Аквилий. Как же он заблуждался раньше, связывая образ Рима с этими двумя не самыми характерными его представителями. Подлинный Рим ныне лежал у его ног.

– Проконсул! – громко воскликнул Митридат. Аквилий поднял голову, но у него не было сил произнести даже слово.

– Римский проконсул! Я дам тебе золото, которого ты так хотел.

Охранники ввели Мания Аквилия на помост, потом посадили его на лавку, стоявшую чуть слева и спереди от царя. Руки пленника были крепко привязаны к туловищу веревками. Один охранник взялся за веревку слева, другой справа так, что Маний Аквилий не мог пошевельнуть руками.

Затем на помост взошел кузнец, державший щипцами докрасна раскаленные тигли, в которых помещалось несколько чашек расплавленного золота. Из тиглей валил дым и распространялся резкий горький запах.

Третий охранник зашел за спину Аквилию и, резко ухватив его одной рукой за волосы, наклонил голову назад. Другой рукой охранник зажал пленнику ноздри.

Человек не может не дышать. Подчиняясь этому инстинкту, Маний Аквилий судорожно открыл рот, и тотчас же из тиглей в его раскрытые уста хлынуло жидкое золото. Когда конвульсии и вопли несчастного прекратились, его губы, подбородок, грудь оказались покрыты толстым слоем остывшего благородного металла.

– Разрезать его и извлечь все золото до крупинки, – распорядился Митридат.

Он внимательно наблюдал, как солдаты собирают, соскребают и помещают обратно в тигли золото, которым он досыта накормил своего врага. – А теперь выбросить труп собакам! – приказал царь, затем поднялся с трона и спокойно переступил через искореженные останки римского проконсула Мания Аквилия.

Все шло отлично! Никто не знал этого лучше, чем царь Митридат. Он прогуливался по гористым, овеваемым ветрами окрестностям Пергама и ждал конца месяца гамелиона. Из Афин пришло письмо от Аристиона. У него тоже дела шли успешно.

«Теперь ничто нас не остановит, о великий царь. Афины укажут Греции истинный путь. Я начал с того, что всем и всюду говорил о былом величии Греции. Я успел убедиться, что в трудные дни народ особенно нежно вспоминает славное прошлое, а потому легко вербовать сторонников, обещая им возврат прежнего могущества. Об этом я неустанно говорил в течение полугода на агоре, медленно перемалывая доводы противников и находя все больше и больше сторонников. Мне даже удалось убедить своих слушателей, что на твоей стороне против Рима выступает и Карфаген. Чего стоит после этого давнее убеждение, что афиняне – самый образованный народ в мире. Никому из них и невдомек, что Карфаген был разрушен Римом пятьдесят лет назад. Это просто удивительно!

Я пишу это письмо, ибо могу с удовлетворением сообщить, что избран военным руководителем Афин. Кроме того, могу сам подбирать себе помощников. Разумеется, я привлек тех, кто твердо верит: спасение Греции в твоих руках, о великий царь. Они ждут не дождутся того дня, когда Рим окажется под твоей мощной пятой.

Разумеется, я должен выполнить обещания, данные тем, кто отдал за меня свои голоса. Это ни в коей мере не нарушит твоих планов, великий царь. Я обещал вернуть Греции остров Делос, который теперь находится под римским владычеством. Это важный торговый центр, и именно благодаря ему процветали Афины в те давние славные времена. В начале гамелиона мой друг Апелликон, искусный военачальник и флотоводец, возглавит экспедицию на Делос. Остров станет нашим.

Вот пока и все, о господин и повелитель! Город Афины и порт Пирей твои и ждут твоих кораблей.»

Да, великому царю очень были нужны и порт Пирей, и город Афины. Ибо в конце квинктилия, а по-гречески гамелиона, корабли Архелая вышли из Понта Эвксинского в Эгейское море. Флот понтийцев состоял из трехсот военных трехпалубных галер, ста бирем, двухпалубных и полутора тысяч транспортных кораблей, заполненных солдатами. Архелая не интересовала приморская часть провинции Азия: она уже была в руках Митридата. Его задачей было занять Грецию так, чтобы Центральная Македония оказалась стиснутой с двух сторон двумя понтийскими армиями: армией Архелая в Греции и армией Ариарата-младшего в Восточной Македонии.

Младший Ариарат точно придерживался сроков, установленных для него Митридатом. В конце квинктилия он переправил свою стотысячную армию через Геллеспонт и двинулся по узкому побережью Фракийской Македонии, используя сооруженную римлянами Эгнатиеву дорогу. Он не встретил никакого сопротивления, построил две крепости: первую – на море, в Абдере, и вторую – в Филиппах, пройдя уже в глубь страны, и двинулся на запад к первому всерьез укрепленному римскому поселению – городу Фессалоники.

В конце квинктилия все римские и италийские граждане, населявшие Вифинию, провинцию Азия, Фригию и Писидию, были уничтожены, в том числе женщины и дети. Третий, самый тайный указ Митридата отличался особым коварством. Митридат решил устроить резню чужими руками. Он распорядился, чтобы города и поселения дорической, ионической и эолийской Греции сами взяли на себя эту задачу. Во многих местах указ был встречен с воодушевлением, и не ощущалось недостатка в добровольцах, готовых пролить кровь римлян-угнетателей. Но в некоторых областях указ Митридата вызвал страх и содрогание, и добровольцев не оказалось. Так, в Траллесе местный этнарх был вынужден прибегнуть к услугам фригийских наемников, и его примеру последовали кое-где еще, надеясь переложить ответственность за содеянное на чужеземцев.

За один день было убито восемьдесят тысяч римлян, латинян и италиков и членов их семей, а также семьдесят тысяч рабов. Никто не был пощажен, никто не смог найти убежище и укрытие: страх, который всем внушал царь Митридат, исключал какое бы то ни было сочувствие. Если бы Митридат повелел выполнить свой чудовищный указ своим воинам, вина за содеянное всецело легла бы на него, но поручив грязную работу грекам, он сделал их соучастниками. Греки же вполне четко поняли резоны Митридата. Жизнь под его владычеством не сулила им ничего хорошего, если не считать поблажек с налогами.

Многие из несчастных пытались найти убежище в храмах, но тщетно: их выносили на улицу и, несмотря на стенания и мольбы о помощи, воссылаемые богам, предавали смерти. Некоторые цеплялись мертвой хваткой за алтари, за статуи богов так, что их невозможно было оторвать. Тогда в ход шли топоры, и жертв с отрубленными руками выбрасывали из святилищ и убивали.

Самым ужасным в третьем тайном указе Митридата был последний пункт, запрещавший похороны или сожжение трупов убитых римлян, латинян и италиков, а также их рабов. Тела убитых отправляли как можно дальше от жилых мест и сваливали в ущельях, дальних лощинах, на горных кручах, бросали в море. Погибло восемьдесят тысяч римлян, латинян и италиков и семьдесят тысяч их рабов. Общее число трупов составило сто пятьдесят тысяч. Птицы-стервятники, хищные звери и рыбы отменно полакомились в месяц секстилий. Никто не осмелился ослушаться Митридата и предать покойников погребению или сожжению. Сам Митридат получал огромное удовольствие от вида очередной груды трупов – он любил совершать такие экскурсии.

Лишь немногим римлянам удалось избежать гибели. В основном это были те, кого лишили гражданства и кому под страхом смерти запретили появляться в Риме. Среди них был некто Публий Рутилий Руф, в свое время друживший со многими знатными римлянами, а ныне уважаемый гражданин Смирны, автор порочащих рисунков-карикатур на таких людей, как Метелл Нумидийский и другие.

«Лучшего и желать нельзя», – думал Митридат в начале месяца антестериона,[52] а по-римски секстилия. От Милета до Андрамития по всей бывшей римской провинции Азия теперь правили его сатрапы. То же было и в Вифинии. Никаких новых претендентов на вифинский трон! Единственный человек, которому Митридат позволил бы занять его, был мертв. Когда царь Сократ спешно вернулся в Понт, он так докучал Митридату своими жалобами и стенаниями, что пришлось заставить его замолчать единственным возможным средством – отправить на тот свет. Весь север Анатолии – Ликия, Памфилия и Киликия – теперь принадлежали Митридату, а скоро и юг тоже станет его.

Но ничто так не радовало царя, как массовое уничтожение римлян, латинян и италиков. Всякий раз посещая очередную свалку разлагающихся трупов, Митридат заходился от хохота, так велико было его ликование. Он не проводил различий между Римом и Италией, несмотря на войну между ними. Он как никто другой понимал причины этой междоусобицы: брат восстал против брата, потому что награда была слишком желанной. Власть!

Да, все шло отлично. Пока Митридат руководил походом, Понтом остался править его сын, Митридат-младший. Впрочем, отец на всякий случай захватил с собой жену и детей сына-регента, чтобы тот невзначай не выкинул чего-нибудь. Другой сын Митридата, Ариарат, стал царем Каппадокии. Фригия, Вифиния, Галатия и Пафлагония стали его сатрапиями и правили ими родственники Митридата. Зять Тигран получил полную свободу действий к востоку от Каппадокии. «Пусть попробует завоевать Египет и Сирию, если ему неймется! Впрочем, нет, – нахмурился Митридат, – египтяне не допустят, чтобы ими правил чужеземец. Нужно найти послушного ему Птолемея? Легко сказать, найти – но где? Ясно одно: будущие египетские царицы должны быть из рода Митридатов. Дочерям Тиграна там делать нечего!»

Дела шли очень даже неплохо. Особенно впечатляли успехи на море, если, конечно, не брать в расчет поход «искусного флотоводца Апеллиона», отправившегося на Делос и потерпевшего поражение. Но флотоводец Митридата Метрофан сначала захватил Циклады, а потом двинулся на Делос и покорил и его. Затем понтийцы передали остров Афинам, дабы не подрывать авторитет Аристиона. Понтийцам нужно было сохранять с греками хорошие отношения – им необходим был порт Пирей.

Теперь вся Эвбея оказалась в руках Митридата. Понтийцы также захватили остров Скиатос и большую часть Фессалии с важными портами Деметрия и Метона. Благодаря победам на севере, понтийцы перекрыли дороги из Фессалии в Центральную Грецию, после чего все греческие области поддержали Митридата. Пеллопонес, Беотия, Лакония и Аттика, объявив Митридата своим освободителем, спокойно наблюдали, как его армии обрушились на Македонию, грозя раздавить ее, словно сапог букашку.

Впрочем, покорить Македонию – по крайней мере в самое ближайшее время – оказалось не так-то просто. Имея, с одной стороны, перешедшую в стан неприятеля Грецию, а с другой – наступающие по Эгнатиевой дороге войска понтийцев, Гай Сенций и Квинт Бруттий Сурра не растерялись и не капитулировали. Им удалось собрать вспомогательные соединения и выставить их заслоном на пути Митридата вместе с двумя римскими регулярными легионами. Захват Македонии обошелся бы понтийскому властелину очень недешево.