"Виктория Платова. Смерть в осколках вазы Мэбен (Том 2)" - читать интересную книгу автора

связывало. Но я здесь ни при чем, - добавила она твердо. - Я буду жить, как
жила раньше. Возможно, что теперь мне придется быть осторожнее. А сейчас
простите, - сказала она, вставая, - мне нужно идти работать, потому что,
пока жива, я должна соблюдать условия контракта.
С этими словами она кивнула всем и вышла из зала. Журналисты остались
переваривать новости. Я подумывала о том, куда бы мне податься, и тут
открылась маленькая дверца, скорее всего, из какого-то подсобного
помещения, и появился маленький невзрачный человечек. Редко можно встретить
таких бесцветных блондинов, но он был именно таким. Не обращая внимания на
галдеж и смачный мат, раздающийся вокруг, он довольно уверенно отправился
прямо ко мне и остановился в двух шагах.
- Леда, - прошелестел он, - простите за беспокойство, но Диана просит
вас заглянуть к ней на минутку.
Очень хорошо! Похоже, что дива действительно расчувствовалась.
Но вот что ей от меня понадобилось? Наверное, любой нормальный
журналист на моем месте тут же подхватил бы ноги в руки и помчался
выяснять, в чем дело, но мне так опротивела эта модель с ее полуулыбкой, с
ее вывертами и ужимками, что я решительно покачала головой:
- Простите и вы меня, но, к сожалению, сейчас это никак невозможно. Я
очень и очень тороплюсь. Но вы передайте Диане мой телефон. Если захочет,
то может позвонить мне вечером.
И я протянула бесцветному человечку листок из блокнота со своим
домашним номером. Я даже не стала смотреть, что он будет с ним делать, а
подхватила сумку и решительно выскочила из зала. Посмотрим, что дива скажет
сегодня вечером.
Но Диана вечером не позвонила.

ЧАСТЬ 3

Он ненавидел зеркала.
Эта была не минутная, быстро проходящая ненависть, а тяжелое и
осознанное чувство, которое зреет подспудно, как болезнь, медленно и верно
пожирающая плоть человека. Но его ненависть разъедала не тело, а душу.
Не было в подлунном мире ничего более лживого. Они лгали, как всегда
лгут женщины. Но последних, хотя бы можно уличить во лжи, причинить боль,
заставить страдать, а что можно сделать с зеркалом? Разбить? Чтобы вокруг
появилось множество лживых ухмыляющихся осколков? Однако люди все же не
могли обходиться без зеркал, как не могли обходиться без женщин.
Он давно изучил весь этот мир и прекрасно знал ему цену. Б его жизни
давно не было женщин, как в его доме давно не было зеркал. Он ненавидел и
свое отражение. Свое лицо, свои растрепанные волосы, свои глаза. Глаза,
которые так близко видели ту грань, что отделяет бытие от небытия. Он
заглядывал по ту сторону вечности, но слабое тело не послушалось его, и он
все еще здесь, хотя душа давно просилась на свободу. Как же счастливы те,
кто мог довести задуманное до конца.
Он давно понял и согласился с Достоевским, что все самоубийцы делятся
на две категории. Но у него на этот счет была своя собственная теория.
Любой самоубийца, когда подходит близко к незримой черте между двумя
мирами, останавливается, замирает. Говорят же, что в такие моменты человек
вспоминает всю свою жизнь. И те, кто жалеет о чем-то несовершенном, о