"Элизабет Питерс. Лев в долине ("Амелия Пибоди" #04) " - читать интересную книгу автора

очень ему шел. Впрочем, мне Эмерсон куда милее не в парадном, а в рабочем
облачении - в видавших виды штанах и расстегнутой на груди рубахе с
закатанными рукавами, обнажающими бицепсы... К костюму подошла бы шляпа, но
Эмерсон упорно отказывается от головного убора, даже работая на
испепеляющем солнце. И моего напора не всегда хватает, чтобы сладить с его
упрямством.
На коленях у Эмерсона сидела большая полосатая кошка Бастет и с не
менее острым любопытством смотрела в окно. Можно было подумать, будто она
понимает, что вернулась на землю своих предков. Рамсес стал бы доказывать,
что Бастет понимает и это, и многое другое, - он чрезвычайно высокого
мнения об умственных способностях своей любимицы. Они не разлучаются с того
момента, когда Бастет несколько лет назад стала членом нашей семьи. Рамсес
таскает ее во все поездки, уважая как опытную путешественницу. Надо
сказать, беспокойства она причиняет несравненно меньше, чем ее юный хозяин.
Ах, Рамсес... Даже мое красноречивое перо пасует, когда я пытаюсь
передать скупыми словами всю сложность этой натуры - нашего единственного
отпрыска, появившегося на свет восемь лет назад. Некоторые суеверные
египтяне утверждают, будто это вовсе не ребенок, а джинн, поселившийся в
хрупком детском тельце. Джинны подразделяются на добрых и злых (последние
известны как ифриты), а сама эта порода мифологических существ не имеет
определенной моральной окраски, будучи чем-то средним между ангелами и
людьми. Я предпочитаю не спрашивать, к каким именно джиннам следует отнести
моего сына, чтобы еще больше не расстроиться.
Рамсес был, разумеется, грязен и взъерошен. Он почти всегда такой. Его
тянет к грязи, как крокодила - к воде. А ведь при погрузке в поезд он еще
был относительно опрятен. Примерно через час после выезда из Александрии я
огляделась и не обнаружила его в купе. Это меня не удивило, так как
Рамсес - большой умелец незаметно ускользать. Чрезвычайно обременительный
талант, если учесть, что наш сын не может просто пройтись по комнате, без
того чтобы чего-нибудь не натворить, - а все потому, что страшно любит
хвататься за дела, которые ему не по плечу.
По настоянию Эмерсона я отправилась на поиски Рамсеса и обнаружила его
в вагоне третьего класса, где он, сидя на корточках, развлекал болтовней
особу, чей легкий и нескромный наряд не оставлял никаких сомнений
относительно рода ее занятий. Насильственно водворив Рамсеса обратно в
купе, я усадила его у окна, а сама, дабы он не сбежал, села рядом.
Пришлось и ему любоваться пирамидами. Я видела только грязный воротник
и спутанную до неприличия курчавую шевелюру, но догадывалась, что он
созерцает чудо света без малейших эмоций. Лицо Рамсеса обычно бесстрастно.
У него большой нос, подбородок под стать носу и совершенно не английский
оттенок кожи. Его легко принять за малолетнего египтянина. Именно поэтому,
а также из-за царственных замашек Эмерсон прозвал нашего сына Рамсесом.
Надеюсь, читатель и без подсказки догадывается, что сама я не осмелилась бы
дать английскому ребенку столь экзотическое прозвище.
Головы Эмерсона, Рамсеса и кошки Бастет не позволяли мне наслаждаться
видом из окна, поэтому я откинулась на спинку сиденья, на всякий случай не
спуская глаз с затылка сына.


* * *