"Борис Письменный. Агруйс-красивист" - читать интересную книгу автора

или из старых фильмов, снятых до нашего рождения, всегда будут казаться нам
старше нас. Мы это чувствуем еще до всякого знания и расчетов; видим
родительскую умудренность в их, вроде-бы, детских еще глазах. Самая корявая
фигура Аврома была явно из старых времен, с каких-то бюргерских гравюр;
теперь таких людей не делают_ не модно.
И ведь, можно сказать, он красивый -Авром! Своей древней красотой
красивый человек. Так, к своему удивлению, рассуждал теперь про себя Иона.
Между тем, Авром закрывал свой шкафчик, потом как-то повернулся из
обычной, видимой грани, в параоптическое зазеркалье и, враз, совершенно
изчез из Иониного поля зрения. И - все.

Проходили недели; Авром более не попадался. Иногда снова чудилось его
видение то там, то здесь, но всегда пропадало бесследно. Однажды судьбе было
так угодно, что Авром, как ни в чем не бывало, привычно явился Ионе, возник
перед ним в парной из мутносерых клубов горячего тумана. Агруйс находился в
парилке, как ему казалось, в гордом одиночестве, как, вдруг, он узрел
соседа. Под запотевшими слеповатыми фонарями парной, где трудно было видеть
собственную ладонь на вытянутой руке, Иона сначала различил некоторое
затемнение, пятно в сплошном мокром тумане_ как на плохом рентгеновском
снимке. Жаркие испарения кололи кожу со всех сторон, перехватывали дыхание.
Угрожающе шипел кран, готовый взорваться новым выбросом, поддать пару.
Чернея во млеке, пятно оказалось бородой, вытягивая за собой пейсы и шапку
волос, всю огромную голову Аврома. Тот сидел на кафельной пристенке, сильно
согнувшись, уткнувшись носом в свои обе ладони, покачиваясь, как молятся
правоверные евреи. Потом Иона разобрал детали - близко к глазам своим Авром
держал в руках книгу; верно, читал свой молитвенник. Читал, и все это в
совершенно непроглядном пару! Еврей читал и качался. В такой момент можно ли
было его беспокоить вопросом? Не окажется ли это бестактностью? Подождать
подходящей паузы?
От подобных вопросов и нагнетающегося пара у Ионы закладывало уши;
сердце бешено колотилось, частило. В облаках горячего пара Авром, молясь,
покачивался, возникал и пропадал. Пока не пропал окончательно. И тогда Иона
почувствовал себя больным, как никогда прежде.

Буквально назавтра по календарю был праздник - Халуин. Еще затемно
Иона понял, что тянет горелым. Встал, сделал несколько шагов. Кухня была
полна дыма. На высокой кухонной табуретке сидел Авром, голый, но под
талесом, продолжал свое чтение. На коленях его покоилась не совсем книга, но
раскрытая стопка пластин листового стекла. Большое разделительное стекло
Авром держал торчком. На стыках хрупкое это сооружение опасно попискивало и
скрипело, готовое треснуть и в кровь порезать голое тело. Иона содрогнулся,
уже предчувствуя боль и осколки, но Авром бесстрашно погружал курчавую свою
голову то с одной, то с другой стороны стекла-разделителя. Медленным круглым
движением руки он пригласил Иону подойти ближе.

Стеклянная стопка напоминала известное устройство для срисовывания.
Картинки и слова - слева отражением появлялись справа как на экране. Левая
путаница, мешанина мыслей - справа выходила четким образом и ясным текстом.
Сначала для Ионы на листе справа вспыхнул компьютерным шрифтом титул -
"Каббала"; и пропал, заменившись на подзаголовок - "Разгрузка Памяти".