"Алексей Феофилактович Писемский. Ваал (Драма в четырех действиях)" - читать интересную книгу автора

на дело, которое даст мне такой же миллион, и я бы с этими деньгами не
только что исправил и переделал мой подряд, но я бы сделал его образцом
архитектурного и инженерного дела.
Мирович (насмешливо). Когда подряд ваш будет образцом архитектурного и
инженерного дела, тогда я и назову его так, а теперь пишу, каков он есть.
Бургмейер. Но ведь мне, поймите вы это, добрейший и благороднейший
человек, могут выдать концессию, пока я еще не заявлен несостоятельным
подрядчиком, и я в этом случае уж прошу вас не за себя, а за моих несчастных
акционеров: людей недостаточных, у которых в этих акциях весь кусок хлеба.
Мирович. Все это, опять я вам повторяю, мне очень грустно и тяжело; но
при всем этом публично и нагло я ни для кого и ни для чего в мире лгать не
стану.
Бургмейер. Ну, послушайте, вот еще другая комбинация: вчера я получил
телеграмму... (Вынимает из бумажника дрожащими руками телеграмму и
показывает ее Мировичу.) В ней, вы видите, пишут, что мне могут выдать
концессию до сдачи этого подряда моего, а потому возьмите вы назад ваше
заявление... Скажитесь больным... Пока на ваше место будут назначать
другого, время протянется... Одного только промедления прошу у вас, Вячеслав
Михайлыч! У меня пять тысяч рабочих собрано и стоят наготове; как только я
получу разрешение на новое мое предприятие, я всех их двину на мой
теперешний подряд... Потом вы хоть опять вступайте в комиссию, хоть
присылайте, сколько угодно, других еще комиссий, я не буду бояться за дело
мое, потому что, клянусь вам всем святым для человека, оно будет исполнено в
десять раз лучше того, чем я обязался его сделать... Мне мое торговое имя,
Вячеслав Михайлыч, важнее всего.
Мирович. Нисколько не сомневаюсь в том, Александр Григорьич, но и того
не могу для вас сделать. Я начал действовать в этом деле и должен продолжать
это. Вот сейчас ваш техник сказал мне, что я, вероятно, имею побочные
причины находить все дурным, и вдруг я найду или все хорошим, или
благоразумно устраню себя!.. Тогда прямо скажут, что причины эти удалены
каким-нибудь нечестным образом.
Бургмейер. Этого техника, дурака и болвана, я удалю, если хотите, за
границу; я его десять, двадцать лет оттуда не выпущу.
Мирович. Но это не один ваш техник скажет, а в умах всего общества так
это скажется и отразится... Я же, Александр Григорьич, только еще вступаю в
жизнь, и мне странно было бы на первых шагах сделать одну из величайших
подлостей.
Бургмейер. Общество ничего и знать не будет! Каким образом и почему
общество узнает: худо ли, хорошо ли я исполнил мой подряд, почему и зачем вы
отстранились от приема? Но если бы даже оно и узнало, так должно еще выше
вас оценить и поблагодарить, потому что вы этим мало что спасете меня и
состояние тысячи людей, вверивших мне свои капитальцы, но вы спасете самое
предприятие! Вы, Вячеслав Михайлыч, молоды еще и не знаете, как эти дела
делаются. Ну, вы мне повредите, у меня отнимут это дело... передадут другому
лицу... Тот, разумеется, наблюдая свои выгоды, позачинит кое-что,
позакрепит, позакрасит!.. Положим, вы и у него не примете, сдадите третьему
лицу... Тот точно так же сделает... Наконец, вы примете же когда-нибудь, а
дело будет все-таки не в должном виде, и только я один... я, согрешивший в
нем и готовый принесть настоящую искупительную жертву, исправлю его
совершенно! Во имя всего этого я на коленях осмеливаюсь умолять вас быть