"Хескет Пирсон. Вальтер Скотт " - читать интересную книгу автора

своего "Дневника" Скотт беглым взором окинул 54 прожитых года: "Что за жизнь
у меня была! - Предоставленный самому себе недоучка, до которого почти
никому не было дела, я забивал себе голову невообразимой чепухой, да и в
обществе меня долгое время мало кто принимал всерьез, - но я пробился и
доказал всем, кто видел во мне только пустого мечтателя, на что я способен.
Два года проходил с разбитым сердцем - сердце-то недурно склеилось, а вот
трещина останется до последнего часа. Несколько раз менял богатство на
бедность, был на грани банкротства, однако же всякий раз изыскивал новые и,
казалось бы, неиссякаемые источники дохода. Ныне обманут в самых
честолюбивых своих помыслах, сломлен едва ли не окончательно".
Ему было небезразлично, что в его жилах течет - как ни неуместно звучит
в данном случае эта метафора - "голубая кровь": он происходил из рода Баклю,
состоял в родстве с Мюррсями, Резерфордами, Суинтонами и Хейлибертопами,
видными семействами Пограничного края. Среди его предков были Скотты из
Хардена и Рэйберна; жившего в его время Скотта из Хардена он неизменно
признавал главой своего клана. Кровь Мак-Дугаллова Кемпбеллов давала ему
право считать себя кельтом, но он гордился тем, что ведет род от вождей
пограничных кланов - грабителей, головорезов, фарисеев и выпивох, чьи
подвиги обеспечили ему право на фамильный герб. Его отец, Вальтер Скотт, сын
фермера, был адвокатом весьма примечательной разновидности - столь твердых
принципов и такой кристальной честности, что многие клиенты зарабатывали на
нем больше, чем ухитрялся заработать он сам, защищая их интересы. Рвение, с
каким он вел их дела, обходилось ему в приличные суммы, которые он занимал,
но забывал возвращать. Простота и прямодушие мешали ему содержать в порядке
деловые бумаги. Чтобы уладить после его смерти все расчеты, понадобилось
пятнадцать лет, причем многие долги так и остались невыплаченными. К
несчастью для собственных детей, он был ревностным кальвинистом, и каждый
воскресный день превращался для них в епитимью. Манеры его отличались
чопорностью, а привычки умеренностью; для развлечения он читал отцов церкви
и ходил на похороны. Представительная внешность делала его желанным гостем
на погребальных церемониях, которыми он, по всей видимости, от души
наслаждался, ибо весь личный состав дальних родственников находился у него
на строгом учете с одной-единственной целью - не упустить удовольствия
проводить их в последний путь; проводы эти иногда осуществлялись под его
персональным руководством, а то и за его счет. Его жена Анна, дочь доктора
Джона Резерфорда, профессора медицины Эдинбургского университета, была
маленькой, скромной, безыскусной и общительной женщиной. Она любила баллады,
всяческие истории и родословные. Сын Вальтер, которого и в дни его славы она
продолжала называть "Вальтер, ягненочек мой", был ей предан. "Доброе матери
невозможно представить, и если я чего-то достиг в этом мире, то главным
образом потому, что она с самого начала меня ободряла и следила за моими
занятиями" - в таких словах вылилось сыновнее чувство к умирающей матери.
Справив свадьбу в 1758 году, фермерский сын и дочь профессора
поселились в узком грязном переулке под названием Якорный конец, а затем
перебрались в столь же непрезентабельный Школьный проезд, что рядом со
старым зданием Эдинбургского колледжа. Адвокат прилично зарабатывал, а жена
одного за другим произвела на свет десять младенцев, из которых шестеро
умерли в нежном возрасте. Это даже по тем временам считалось выше среднего
уровня смертности, и в 1773-1774 годах переживший у грату отец, выбрав на
площади Георга, рядом с Луговой аллеей, более полезный для здоровья участок,