"Луиджи Пиранделло. Длинное платье" - читать интересную книгу автора

горечи другим?
А может, эта горечь гнездится за пределами дома - в том самом мире,
куда в определенном возрасте, расставшись с чистыми, простыми семейными
привязанностями, мужчины вступают в длинных брюках, а женщины - в длинных
платьях? И как ужасна должна быть эта горечь, если никто не смеет заговорить
о ней, разве что шепотом и с хитрыми, дурацкими ужимками, которые так
раздражают тех, кто, подобно ей, ничего не может понять! Как пагубна должна
быть эта горечь, если ее брат в такое короткое время из цветущего юноши
превратился в развалину, если ее подружка Роро Кампи, не выдержав и года
замужества, умерла...
Диди ощутила на своих ножках, еще вчера свободных и открытых, тяжесть
длинного платья, и ее охватила щемящая грусть, она почувствовала, что ее
душит тоска, и, чтобы отвлечься, перевела взгляд с брата на отца. Он сидел в
другом конце купе, погруженный в чтение каких-то деловых бумаг, которые
извлек из кожаного портфеля, лежавшего у него на коленях.
В портфеле, на фоне красной подкладки, поблескивала граненая пробка
флакона. Диди уставилась на нее, думая в этот момент о том, что отцу уже
много лет грозит внезапная смерть от сердечной болезни и потому он никогда
не расстается с этим флаконом.
А вдруг ей пришлось бы лишиться отца, вот так, в один миг... Нет, нет,
зачем об этом думать? Вот отец хоть и носит с собой флакон, а о_ смерти
вовсе не думает. Читает себе свои деловые бумаги и только время от времени
то поправит очки, сползающие на самый кончик носа, то проведет пухлой белой
волосатой рукой по сверкающей лысине, то оторвется от чтения и смотрит
куда-то в пространство, слегка прищурив тяжелые веки. И тогда его
миндалевидные голубые глаза загораются живым и острым лукавством, так
контрастирующим с усталым, дряблым лицом, мясистым и угреватым, на котором
топорщатся короткие рыжеватые усики, местами тронутые сединой.
После смерти матери, три года назад, у Диди появилось ощущение, что
отец как-то отдалился от нее или даже стал вовсе чужим, и вот теперь она
разглядывает его, как можно разглядывать лишь человека чужого. Да и не
только отец, Коко тоже. Диди казалось, что только она одна продолжает еще
жить жизнью их дома или, вернее, чувствовать его пустоту после исчезновения
той, которая была его душою и объединяла их всех в одну семью.
Отец и брат зажили каждый своей жизнью - разумеется, вне дома, - и то
немногое, что еще сохранилось от семьи, было лишь ее видимостью, не имеющей
ничего общего с былым душевным теплом и согласием, которые одни только и
дают поддержку, силу и успокоение.
Диди чувствовала страстную потребность в таком тепле и согласии, и это
заставляло ее безудержно рыдать, стоя на коленях перед старым сундуком, где
хранились платья матери.
Семейное тепло было заключено там, в дряхлом сундуке орехового дерева,
длинном и тесном, как гроб, и оттуда, от этих маминых платьев, исходило
тепло и горько пьянило ее воспоминаниями детства.
О мама! Мама!
После смерти матери жизнь стала пустой и ненужной, вещи, казалось,
потеряли свою телесность и превратились в тени. Что-то ждет ее завтра?
Неужели она всегда будет ощущать эту пустоту, бессмысленно ожидать чего-то,
что должно заполнить эту пустоту и вернуть Диди веру, смысл жизни и покой?
Дни тянулись для Диди подобно облакам, скользящим по диску луны.