"Когда воротимся мы в Портленд" - читать интересную книгу автора (Некрасова Екатерина)

НАСТОЯЩЕЕ

…Женщина шагнула в комнату, подняв подсвечник с единственным оплывшим огарком. За ней в сумраке коридора маячила широкоплечая фигура мужчины, тяжелые складки густо-красного плаща.

Женщина выглядела лет на сорок. Может быть, на самом деле ей было меньше — в те (в эти?) времена люди старились (старятся?) быстрей. Надвинутое по самые брови белое покрывало — длинное, что-то среднее между покрывалом и плащом — на шее стягивал резной обруч желтого (кажется) металла. В узорной кайме мелкого жемчуга обрюзглое, с брыльями лицо, родинка сбоку носа. Глаза — большие, светлые. Она смотрела на Эда, неприязненно поджав губы. Он видел держащую подсвечник руку — маленькую, в набухших жилах. Жемчужную отделку на рукаве — такую же, как по краю покрывала. В перстне поблескивал квадратный прозрачно-голубой камень.

Парень легонько подтолкнул ее в спину и шагнул вслед — из тени, щурясь на свет свечи. Эд мельком удивился — отстраненно и неуместно. Такое встретить в домонгольской Руси он не ожидал.

Бывают такие лица, наводящие на мысль о межрасовых браках: при общей европеоидности черт — носа, скул, — сохраняется легкая нивелированность глазных впадин и явно азиатский разрез глаз. Что самое странное, волосы у парня были русыми — то ли волнистыми, то ли просто давно нечесанными. Бороды не было, была вполне современного Эду вида небритость… Половцы! — сообразил Эд вдруг. Их вроде ведь и прозвали так за цвет волос — от русского «полова» — солома… И правда, выходит, межрасовый брак. Кто-то женился по расчету. Или не по расчету не женился…

Парень что-то говорил женщине, показывая на Эда. (Тот торопливо поднялся, отталкиваясь скрученными локтями от печки.) Женщина подошла ближе — почти вплотную, поднесла подсвечник к его лицу. Вглядывалась. Потом спокойно переложила подсвечник в левую руку, обернулась к своему спутнику и вдруг с размаху влепила ему оплеуху.

В тишине парень медленно поднес пальцы к щеке. Губы растянулись в усмешке — кривой. Он сказал что-то, показав на этот раз в открытую дверь (из фразы Эд понял отдельные слова: «аз», «князю», «глаголю»), и ребром ладони чиркнул по горлу женщины.

Она отступила. Огляделась, быстро поставила подсвечник на край лавки и, обернувшись, поднесла к лицу парня растопыренные пятерни.

— Сто!

Это неожиданно понятное «сто» поразило Эда. В их речи вообще проскакивало много знакомых слов, но для них они, видимо, значили не то же, что для него — общего смысла выражений он все равно не понимал. Но уж тут нельзя было ошибиться. Числительное…

Она зла на него, соображал Эд. Из-за меня. Из-за самого факта моего появления?.. Во-первых — причем тут «сто», во-вторых — при чем тут он?

Всматривался в незнакомое, почти красивое (по его с семисотлетней разницей понятиям) лицо. Парень поймал его взгляд, и несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу. Парень подошел ближе. На плече из-под волос поблескивала золотом круглая бляха — застежка плаща. Светлые глаза в черных ресницах…

И по ставшей шире ухмылке Эд догадался — атаман разбойничков понял, что он, Эд, узнал его.

И еще какое-то время они смотрели друг на друга. Взгляд парня не был неприязненным — был насмешливым, изучающим, прямо-таки приценивающимся, и это Эду не понравилось. Вдова княжеского брата, похоже, не заблуждалась насчет мотивов своего киллера.

Женщина взяла подсвечник и пошла из комнаты — не оглядываясь. Парень, чуть помедлив, повернулся и двинулся было следом. Все уже было ясно… но проверить стоило бы. И, прекрасно понимая, что делает глупость — и опасную глупость, — Эд неуверенно позвал, глядя в спину уходящему:

— Рогволд.

Парень обернулся так резко, что мотнулся плащ за плечами. Сощурясь, вглядывался в Эдово лицо. Эд молчал. Он и не мог придумать, что сказать.

— Развяжите руки, — двигая плечами, проговорил он наконец — не надеясь, что его поймут.

Его, кажется, и не поняли. Вдова вышла первой, и с ней из комнаты ушел свет. Рогволд, придерживая плащ, на пороге оглянулся еще раз, но в полумраке его лица было уже не разглядеть.

…Потом Эд долго лежал на лавке, глядя в закрытую дверь. Мысли путались. «…Она разозлилась и отвесила ему по морде, а он ответил: могу пойти и рассказать князю, и он тебе…Вот интересно — сто чего она ему обещала? Гривен? Если гривен, то это, кажется, много, даже очень… (Зевнул — во весь рот, громко.) А мое появление она, похоже, поняла однозначно. М-да… (Повернулся на бок, прижимаясь спиной к печке.) Вот блин, а…» — «Дурак. Нужен ты ему. Да ты небось урод с их точки зрения. Как в тринадцатом веке, не знаю, а в послемонгольское время и до Петра на Руси ценились люди жирные. Чем толще, тем красивее. (Ерзал, устраиваясь поудобнее.) Кстати, если я урод, так и сам Рогволд тоже урод. Это в мое время ему бы в фотомодельный бизнес прямая дорога, а тут он, может, мужикам платит, чтоб спали…»

Во дворе, где давно слышались голоса, вдруг завопили хором. Он в очередной раз заставил себя подняться — с трудом. Шатаясь, подошел к окну и увидел внизу макушки толпы.

Чтобы выглянуть, пришлось встать на цыпочки и лечь щекой на заснеженный низ оконца. Посреди двора стоял давешний возок (по всему видать, только подъехавший — люди Рогволда, мчавшиеся лесом напрямик, обогнали его очень значительно), и двое в красных рубахах держали под узцы лошадей, а копье с флажком было уже воткнуто в снег, и один из всадников читал, растянув, свиток со свисающими на шнурках обломками печатей. Приглядевшись, Эд узнал вдову княжеского брата (вообще-то в летописи называлось ее имя, но Эд его не помнил). Вдова стояла в группке хорошо одетых — на разостланном в снегу ковре, обнимая за плечи надутую девочку с торчащей из-под платка длинной светлой косой. Рядом мялся мальчик помладше — лет десяти, — тоже светловолосый, стриженый под горшок, в таком же, как у взрослых, расшитом — желто-зеленом — плащике с застежкой-бляхой. Мальчик вдумчиво ковырял в носу.

У возка откуда-то появился давешний усатый в соболиной шапке. Фартук возка был откинут, и была откинута внутренняя, алой ткани занавеска (внутри у Эда опустилось и екнуло — он вспомнил алую тряпку, почудившуюся ему на снегу в момент, когда подобрал он те проклятые бусы). Из темноты свесился угол ковра — багрово-белые узоры, длинная бахрома, — и сейчас же показалась женская нога в тупоносом кожаном башмачке. Усатый поспешно подал руку — женская рука в складчатом, стянутом на запястье шнурком рукаве вцепилась в его пальцы, показалась вторая нога — голая, юбки сбились где-то выше. (Толпа притихла, глядя во все глаза. Крупные снежинки садились на разноцветные платки, шапки и волосы. Эд высвободился (кажется, ободрав ухо), торопливо потерся онемевшей щекой о плечо, покрутил затекшей шеей и лег в щель уже другой щекой. Прямо под ним какая-то девица в кокошнике подпрыгивала, хватаясь за плечи стоящих впереди мужчин.) Торчащие из возка ноги дергались, силясь поправить юбки. Наконец вынырнула голова. Приезжая неловко соскочила на подсунутый ковер.

Они все-таки были достаточно близко, чтобы он мог разглядеть. И он разглядывал.

…Мелко-мелко складчатый, будто гофрированный белый подол, торчащий из-под вышитой каймы на подоле покороче. И тяжелый, подбитый мехом, но короткий плащ негнущейся золотой парчи, в который она куталась — а плащ застегивался почему-то так низко, что в вырезе виднелась бляха, служащая застежкой еще чего-то, а из-под этого вишневого чего-то виднелись еще две бляхи — здоровенных, в ладонь, овальных, удерживающих нечто на лямках… Видел утонувшие в меху пальцы, которыми она стягивала плащ на груди, и склоненную голову, распущенные волосы — почти до колен… Усатый торжественно поднял ее руку и повернулся, точно демонстрируя свою спутницу толпе. И тут она подняла голову и, Бог ее знает зачем, взглянула вверх, на окно Эда.

Глаза ее были синими — густо-синими. Ненатурально чистый и яркий цвет анилиновой краски. И синеватыми были белки, и темными — тени вокруг глаз («глаза с поволокой»), а ресницы — длинными, темными и лохматыми… Впервые в жизни он встретил большие глаза, которые показались ему красивыми. У нее вообще был не тот тип внешности, какой ему нравился, у нее были тонкие губы и скорее квадратное лицо, но…