"Медовый месяц" - читать интересную книгу автора (Дженкинс Эми)

Глава четвертая

Все прекрасно знают, что одинокая, хорошо обеспеченная женщина за тридцать должна а) хотеть мужчину и б) иметь неприятности, отыскав такового. Но лично я считаю, что они обретают неприятности не когда находят его, а когда идут на компромиссы. Дело в том, что им нет смысла искать компромисса, потому что мужчина, который приносит домой хлеб с маслом, им больше не нужен. Они и сами без труда купят себе и хлеб, и масло, и печенку, и полуфабрикаты в магазине «Маркс и Спенсер».

Кстати, после всех моих упоминаний «Mamp;S» вы вполне могли решить, что Дел дала мне взятку и вовлекла в тайное рекламирование их товара, что они пообещали, скажем, пожизненно снабжать меня трусиками-бикини по три в упаковке. Но это не так – пока, и я могу сказать в свое оправдание лишь одно: попытайтесь-ка сами написать, как я, десять тысяч слов с лишком о современных женщинах, не упомянув при этом Маркса и Спенсера. Маркс и Спенсер в ответе очень за многое, и если женщины и не обрели свободу стараниями Германа Грира,[15] то их освободила «чикен-корма».[16]

Удивительно, что при всей моей любви к карри и экономичным режимам стирки я сошлась не просто с мужчиной, но с мужчиной, который собирается стать моим мужем. Я сама этому удивляюсь. Поверьте, никто меня так не удивляет, как я сама.

Дело в том, что я из тех людей, которые в общем любят поступать как все. Возможно, мне необходимо какое-то время, чтобы подчиниться, но в конце концов я всегда уступаю. Если все покупают безрукавки из искусственного меха, вскоре и я приобретаю себе такую. И никуда от этого не деться – твое одиночество как бы предполагает, что ты не очень высоко котируешься на рынке невест. А у меня своя гордость.

Вы можете также удивляться, как же это я обзавелась всем этим, чтобы жить долго и счастливо. Пожинаешь то, что посеял. Мир велик и разнообразен и все такое. Так вот не ручаюсь, что у вас все сработает, но могу привести мои жемчужины мудрости на тему «Как заполучить мужа». Точнее, шесть жемчужин, следуя которым вы без труда окажетесь на небесах.

Первый шаг таков: загляните в «Желтые страницы».

Найдите раздел «Садоводы-дизайнеры» – ищите: «Садовые работы». (Одна подруга нашла своего в рубрике «Сантехника», так что можете заглянуть и туда.) Раздел выбран потому, что это местная служба, не имеющая коммутатора с дополнительным набором 0800, а просто набираешь номер. Вас соединяют, потом целую вечность слышны длинные гудки, и наконец отвечает мужской голос. Он говорит по мобильнику, и вы явно застали его в тот момент, когда он в шторм несется на воздушном шаре вдоль побережья Аляски. Нет, вы ошиблись – фон меняется, и вы понимаете, что он мчится от полиции где-то по шоссе М25. Вы спрашиваете, не помешали ли его бегству. Оказывается, что на самом деле он находится в чьем-то саду на Максвелл-Хилл.

После чего вы приглашаете его прийти, чтобы он осмотрел сад вашего работодателя. Вы убеждаетесь, что это далеко не самый удачный день для вашей прически. Когда садовник является, вы разглядываете его и решаете, что это не ваш тип, хотя ни за что в жизни не объясните, с какой стати ему быть вашим типом, если он пришел ухаживать за садом, а не за вами. Тем не менее вы отмечаете его широкую улыбку, волосы ежиком и очки. Улыбка классифицируется как «теплая, нежная, свидетельствующая о любви к животным». В графе «особенности» фиксируется: «не курит, любит загородные прогулки и хорошие книги». Все это вместе звучит как не ваш тип. Подсчет несложен. Чего-чего, а рассудительности у вас хватает.

Потом вы пытаетесь раздразнить его, специально создавая у садовника впечатление, что вы на содержании у кого-то, и с пресловутым садом – можно добавить, в стиле Челси – можете делать все, что вам заблагорассудится, причем не за свои деньги. Вы беззаботно заказываете японский водяной сад, не моргнув глазом выслушиваете цену, а потом замечаете, обводя рукой особую экстравагантную кедровую обшивку дома: «За все плачу вовсе не я». В роли женщины на содержании есть что-то столь дико не политкорректное, что, играя ее, вы чувствуете себя довольно распутной и нарушающей устои и приходите к убеждению, что все это – то есть быть содержанкой – вот-вот снова войдет в моду. Вы в самом авангарде.

Вы выслушиваете от него, как зелен и прекрасен этот сад сейчас, что он выражает саму сущность стиля Челси со своими зарослями старых роз и глициний, и кричите: «Это все нужно убрать!» – после чего лирически разглагольствуете о минимализме и акрах серой гальки. Вы наблюдаете, как он знакомится с садом – трогает растения и рассказывает об их слабостях: «Вот этому молочаю было бы прекрасно там, у стены», – и скучные старые кусты, всего мгновение назад казавшиеся лишь скучными старыми кустами, словно бы приобретают не только индивидуальность, но и собственный Билль о правах. У вас возникает такое чувство, будто вы затеяли этническую чистку, и потому предлагаете пришедшему мужчине чашку чаю и уходите на кухню.

На кухне вы поглядываете на него через окно и, отметив его крепкое сложение, решаете, что у него наверняка есть с рождения нареченная жена в деревне и семеро детей, хотя он и не намного старше вас. Вы ждете, пока он войдет, и наливаете ему чаю. Вы почти надеетесь, что он выплюнет свой «Эрл Грей» с криком «Это что за пойло?» – но он говорит: «Настоящий „Эрл Грей"!» – и не просит сахара.

Какое-то время вы вдвоем попиваете чай, а потом он бросает на вас долгий пристальный взгляд и говорит:

– Чепуха.

– Что? – переспрашиваете вы.

– Чепуха! – повторяет он. – Вы вовсе не чья-то жена.

– Я и не говорила, что я жена, – говорите вы. И все же вы оскорблены, упираете руки в бока и спрашиваете, откуда он знает.

– Вы не похожи на чью-то жену.

Вы воспринимаете это болезненно, вас понизили в статусе. И хватаетесь за соломинку:

– А разве я не могу быть чьей-то любовницей?

– Нет, – говорит он с полной уверенностью. И в его взгляде на вас – сквозь вас – есть что-то такое, отчего вы решаете больше ничего не спрашивать.

Вы признаетесь, что он прав и что вы работаете на одного маньяка-миллионера, киномагната по имени Мак, что это его дом и его идея насчет водяного сада. Что он почти не бывает в Лондоне, а вы ведете его хозяйство, когда он приезжает. Садовник спрашивает про фильмы Мака и пытается завести пустую беседу о кино – спрашивает, какой ваш любимый фильм. Вы боитесь, что он обязательно упомянет Антониони, это лишь вопрос времени, и говорите, что ваш любимый фильм «Звуки музыки»,[17] чтобы он заткнулся. И он тут же приглашает вас выпить.

На самом деле штука со «Звуками музыки» невероятно важна для общей схемы «долгой и счастливой жизни», так что сделаем второй шаг. Шаг второй: скажите ему, что ваш любимый фильм – «Звуки музыки».

В пабе он признается, что «Звуки музыки» и его любимый фильм, и все кончается тем, что вы вместе поете долгое попурри. Конечно, вы знаете слова лучше него, но он не так уж плох. Он так смешит вас, что вы чуть не прыскаете на него пивом.

Вы решаете, что проголодались, и заканчиваете в тайском ресторане. Все идет прекрасно, и вы видите, что ему сейчас придет в голову что-то не то. Потому что он, конечно же, не ваш тип. Но вы следите за его забавными гримасами, когда он говорит, а когда он засучивает рукава перед едой, замечаете его широкие и прямые запястья. И вам вроде бы нравится его внимание, когда он задает кучу вопросов о вашей жизни, о детстве, обо всем. Какое-то время вы отвечаете, но не хотите углубляться в то, как ваши родители погибли в авиакатастрофе, потому что это мрачновато, особенно для другой стороны, – так что вы переходите к вопросам о нем.

Оказывается, что его мама и папа умерли один за другим всего два года назад, но он не проявляет деликатности к вашим чувствам и безоглядно рассказывает, как трудно ему было, как близки они ему были, поскольку он единственный ребенок, и как родители всю жизнь его опекали. Потом он рассказывает, что бросил свою девушку, с которой встречался пять лет, поняв после смерти родителей, что в конце концов запутается в этой связи. Он рассказывает, что унаследовал дом с верандой в Куин-парке и сейчас понемногу перестраивает его.

К окончанию вечера он кажется совершенно счастливым и пытается уговорить вас покататься в воскресенье на лодке. Вы никогда в жизни не катались на лодке и не собираетесь пробовать. Вы даже не знаете, что такое отдых на воде. Отдыхом на воде оказывается – поехать на лодке в верховья Темзы и устроить там пикник.

Он не принимает отказа – а он вам уже очень нравится, и вы решаете уступить ему. Вы говорите – и это критическая точка в моем успехе, так что слушайте внимательно, охотницы за мужьями, – шаг третий таков: вы говорите ему, что, если вы отправитесь с ним для «отдыха на воде», все это кончится увлечением, а поскольку он вам нравится, из этого, очевидно, ничего хорошего не выйдет, так что лучше пресечь это дело в зародыше.

Тогда он притворяется, что не понимает, о чем идет речь. Он очень здорово притворяется и довольно убедительно изображает замешательство.

Вы постепенно растолковываете ему, что вы оказываете ему честь, не гоняя вокруг да около, и вам совершенно ясно, что этот вечер превратился вроде бы как в свидание и вам придется провести долгую праздную субботу вместе с ним на лодке, плавая и греясь на солнышке, а закончится все… ну, закончится все – говоря без обиняков (тут вы понижаете голос) – сексом. И хотя вы уверены, что это будет очень приятно, прогноз на будущее между вами не так хорош. Вы говорите ему, чтобы не обижался, вы просто не подходите друг другу. Он смотрит потрясенно, у него отвисает челюсть, и, совершенно не приглушая голоса, он говорит – впрочем, самое точное слово для описания уровня громкости было бы «орет»:

– Я не хочу заниматься с вами сексом!

Как видите – старт у нас получился благоприятный. Я отказалась поверить, что секс ему не нужен, и сказала ему об этом – но, честно говоря, было трудно слегка не покраснеть. В результате у нас начался недолгий спор о том, было у нас свидание или нет. Я говорила, что, если мужчина приглашает женщину выпить, что же это еще, как не свидание, и, кажется, была права. А он все что-то долдонил про дружбу, но это он пусть другим рассказывает.

Есть, есть у меня друзья мужского пола, но они либо голубые, либо я спала с ними, а если не с ними, то с их лучшими друзьями, или они спали с моими лучшими подругами… или еще что-нибудь в этом роде.

Нет, я вовсе не думала о чем-то таком, когда, подобно туче, одиноко бродила по лондонским улицам в ранние утренние часы после девичника. Я не думала об этом, даже когда вставила ключ в дверь Мака и вошла. Просто я была счастлива снова оказаться в Челси. Челси очень утешает. Он напоминает мне универмаг «Питер Джонс» тоже в Челси, очень морально устойчивый – здесь «никогда не продают по преднамеренно заниженным ценам», и еще он известен тем, что там выставляют всевозможные виды ножниц, которые аккуратнейшими рядами выстроены на витринах. Говорят, что в случае ядерной войны следует прямиком бежать в этот универмаг, потому что у «Питера Джонса» ничего плохого случиться не может. Ну, и Челси сродни ему. В Челси ничего плохого случиться не может.

Я направилась в душевую Мака, где имелись также джакузи и двадцатидюймовый плоский экран с DVD и кабельным телевидением. Мака в городе не было, но он не возражал, когда я останавливалась у него. Он даже выделил мне комнату и даже предпочел бы, чтобы я жила там, – так он мог бы безостановочно грузить меня по двадцать четыре часа семь дней в неделю, когда появлялся в городе.

Я выбрала в комнате компакт-диск – специально «для ванной» – и включила на полную громкость. Потом поднялась на верхний этаж, зажгла свечи и с некоторым воодушевлением разделась, сбросив ночное снаряжение для девичника на ласкающий ноги пол из итальянского мрамора и собравшись всерьез заняться пеноароматерапией.

Если это кажется вам неприличным, имея в виду, что я только что отменила свое замужество, вам следует знать, что я Скорпион, и во время стресса мне необходимо погрузиться в воду. Я не могу связать две мысли, пока не погружусь в воду. Что-то вроде крещения – я возрождаюсь. До сих пор я чувствовала себя совершенно опустошенной. Я поймала себя на том, что думаю, каким бы образом возместить медовый месяц, но эта мысль беспокоила меня лишь постольку поскольку. Вероятно, я подавляла свои чувства или что-то в этом роде. А возможно, и нет – как я уже сказала, в Челси ничего плохого случиться не может.

Я позвонила своей сестре Флоре – в полтретьего ночи это было ничего, поскольку Флора работала помощницей по хозяйству в Лос-Анджелесе. У нас с Флорой была теория, что ей в действительности следовало быть испорченной девчонкой из Сан-Фернандо-Вэлли,[18] но ее послали не в ту семью. У нее были все данные для подобного сорта девицы – поверхностность в суждениях, белокурые волосы, соблазнительные длинные ноги, и она особенно хорошо смотрится с поднятыми на лоб темными очками. Я попроще, и волосы у меня русые. Длинное заурядное тело, темная кожа (если я даже ненадолго покажусь на солнце). И хотя нам с Флорой не хотелось разлучаться, в конце концов мы решили, что ей лучше проломить стену, уехать в Лос-Анджелес и там найти свои истинные корни.

Когда она взяла трубку, я не сказала «привет» или что-нибудь такое, а только:

– Свадьба отменяется.

– О. Боже. Мой. – Выговорила она первой же репликой. – Расскажи.

Я рассказала про лимузин и девиц, про долговязого шотландца, про аварию, про свою ссору с Эдом.

– Пощади, – сказала она, услышав про клуб со стриптизом, – это же мой мальчик Эд.

Флора считает Эда чем-то вроде божества с планеты Прелесть. Она впервые положила глаз на него, когда мы стояли у окна в офисе Мака, а Эд внизу разгружал свой фургон, и Флора у меня за спиной вдруг вся затряслась и прошипела:

– Кто? Кто это? – И на лице ее было выражение голодной акулы.

Я спросила:

– Где? – подумав, что она спрашивает про каких-то холеного вида наркодельцов, которые как раз вылезали из своего BMW на той стороне улицы, и мне понравилось, как они это делают. А потом поняла, что она имеет в виду Эда, и сказала: – Это Эд. Он ухаживает за садом.

– Он роско-о-шен, – протянула она.

Я заставила себя снова взглянуть на него.

– Ну, пожалуй, он… он… да, высокий, – сказала я и этим ограничилась. Но эффект, похоже, сохранялся и в следующие недели, когда Флора шептала мне: «Передай Эду привет от меня» – и приподнимала совершенно выщипанную бровь.

Назад в будущее: Флора мило культивирует среднеатлантический акцент.

– Я не купилась на то, что ты не выходишь замуж за самого красивого, самого достойного мужчину, который когда-либо ходил по планете и был к тому же таким высоким и роскошным. Я нисколько не купилась на ревность к стриптизерке в клубе, – проговорила она.

– А что ты знаешь об отношениях? – спросила я.

Наивный вопрос. Конечно, все – хотя Флора не ведет половой жизни. Она говорит, что ждет Настоящую Любовь, но, по-моему, она считает, что мужчины ее возраста просто не могут быть ей ровней. И все же она, кажется, не прочь. По ее словам, научные исследования доказывают, что секс лучше всего в среднем возрасте. Я сказала ей, что Настоящая Любовь подразумевает брак, а не секс, но она пропустила мои слова мимо ушей.

– Да наплюй ты на ту сиськастую дуру стриптизерку, – сказала она.

– Черри, – перебила ее я. – У нее есть имя, и я не вижу никакой причины оскорблять ее.

– Черри-шмерри. Все равно я не куплюсь на это.

– А я и не покупаю, – отрезала я.

– Ладно, не снимай свои кружевные трусики. Двинулись назад.

– Назад?

– Начни с самого начала.

Я описала вечер. Широкими мазками. Она ничего не уловила и потому сказала:

– О чем вы говорили? В лимузине – о чем?

Повисло молчание.

– Дыши, – сказала Флора.

Я и не заметила, что не дышу.

Снова молчание.

– М-м-м… Алло? – через мгновение с надеждой проговорила она.

– Мы говорили про парня, которого я тогда повстречала, – знаешь, который…

– Алекс, – коротко сказала Флора. – Любовь-Всей-Твоей-Жизни. – А потом добавила: – А-га.

– Послушай, – проговорила я, стараясь быть старшей сестрой, – с Алексом у меня все прошло. Это была фантазия. Я не такая дура, чтобы придавать этому значение.

– Я тебе не верю. Все мы такие дуры, и все придаем этому значение. А таким вещам особенно.

– Скажи, пожалуйста, – спросила я. – Ты на семь лет младше меня, откуда ты можешь все это знать?

– Я другое поколение. У нас мудрость в генах.

– Поколение «Ливайс»?

– Нет, – ответила она. – «Дизель».[19] Поняла? – Она помолчала, смакуя свой триумф, а потом продолжила: – Как ты себя чувствуешь?

– Жирной.

Когда Флоре было тринадцать лет, она выиграла приз на викторине Столичной Полиции (не спрашивайте), журналисты из местной газеты пришли в школу сфотографировать ее со статуэткой и спросили Флору, как она себя чувствует. Она ответила: «Жирной», потому что такой себя чувствовала. Она не ожидала, что выиграет, и на ней была далеко не самая лучшая форменная юбка, в которой она чувствовала себя жирной. Флора вовсе не была жирной, а просто не хотела фотографироваться – мы обе терпеть не можем фотографироваться. Как те туземцы, которые считают, что фотограф крадет у них душу.

Мы также заметили, что когда дерьмово себя чувствуем, то кажемся себе жирными, будь мы хоть кожа да кости, как и было на самом деле. Деньги тоже могут быть слегка типа того – можно чувствовать себя бедным или богатым совершенно независимо от того, сколько у тебя на счету.

В общем, те олухи напечатали это. Заголовок гласил: «Школьница из Далвича чувствует себя жирной». Журналист, видимо, решил, что это какое-то новомодное словцо для выражения счастья – как «ужасно» иногда означает «хорошо».

– Жирная – это не чувство, – сказала Флора.

– С каких это пор? – спросила я. Флора меняется – наверное, благодаря этим гуру, к которым ходят в Калифорнии.

– А как ты себя чувствуешь, потеряв Эда? – спросила она.

– Знаешь, о ком я все время думаю?

– О ком?

– О Красном Теде, – сказала я.

Красный Тед был игрушечным медвежонком с красной ленточкой на шее. Мне подарили его, когда мне было три года. Когда мне исполнилось пятнадцать, ленточка давно потерялась, но теперь на нем был детский красный джемпер, и его всегда звали Красным Тедом. Правда, он был также известен своими ультралевыми взглядами, но прозвище получил все-таки за этот джемпер.

Глаза у Красного Теда оторвались, их пришили снова, они снова оторвались, и вообще он весь износился. Медвежонок лежал в пластиковом пакете на дне моего шкафа. Я обнаружила его как-то, когда делала уборку в своей комнате – преображала ее перед визитом нового кавалера. В тот момент я считала себя взрослее всех взрослых, готова была отринуть свое детство и, не задумавшись ни на секунду, в приливе бесчувственности выбросила Красного Теда вон.

Но в ту ночь я никак не могла заснуть, и кончилось все тем, что я среди ночи отправилась на помойку разыскивать медвежонка. Однако Тереза уже вынесла туда кухонные отходы, их оказалось в бачках столько, что сколько ни копалась я среди гниющих овощей и сырой кофейной гущи, стоя промозглым ноябрьским утром в одной ночной рубашке, так ничего там и не нашла. Так я потеряла Красного Теда.

На следующее утро я, конечно же, как обычно, проспала, выскочила из дома поздно, и мне было не до Красного Теда. Но по пути в школу я услышала знакомый грохот и лязг мусорных баков, как отдаленный скрежет адских врат. На какую-то долю секунды, когда я установила в уме связь, мой желудок провалился в ботинки. Грузовик протарахтел мимо, набирая скорость, а с его кузова свисал, зацепившись за край, зажатый в роковых челюстях, практически обезглавленный Красный Тед.

Я с воплями и в слезах побежала за мусорщиками, но они меня не услышали. Я не догнала грузовик и поплелась в школу. Я опоздала и, когда учитель отчитал меня, разразилась слезами. Рыдала и рыдала. Безутешно. От меня не могли добиться ни слова. Подумали, что у меня кто-то умер. Кто – понятия не имею, поскольку самые близкие люди в моей жизни уже умерли, а моя сестра Флора благополучно училась во 2 «б» классе. Когда наконец из меня вытянули историю про Красного Теда, то разрешили пойти домой и направили к психологу.

Но я не сразу пошла домой. Вытерла слезы и отправилась к уже упоминавшейся католической школе для мальчиков при аббатстве Св. Варнавы. Я слонялась вокруг и посылала в щелку записочки, уговаривая моего кавалера пойти со мной домой, а потом несколько часов изо всех сил соблазняла его в моей привлекательной, освобожденной от игрушек спальне, но в конце концов отказалась от этого безнадежного дела, когда Тереза вставила в скважину ключ.

Что касается психолога, я все-таки к нему сходила. И не знала, что сказать. Мы молча сидели пятьдесят минут. Из чего я заключила, что психолог – как и я сама – то ли слишком смущается, то ли ему скучно со мной говорить, хотя позже я узнала, что молчание – это какой-то специальный фрейдистский прием. Но больше я к психологу не ходила.

Ошибка? Возможно.

– Красный Тед, – сказала Флора, – это твой нерожденный ребенок.

Когда я сказала, что Флора поверхностна, мне следовало бы пояснить, что это – чистое притворство, ее манера, стиль, но никак не содержание.

К сожалению.

Мне хотелось сказать: «Ты слишком серьезна», – но я сказала:

– Нерожденный ребенок. Верно. Меня спас звонок в дверь.

Угадайте кто. Не угадали. Эд. Я впустила его и удалилась в ванную, чтобы все обдумать. Но он последовал за мной.

– Что происходит? – спросил он.

– Ничего не происходит.

Молчание.

– Подготовка к браку – очень напряженная штука, – сказала я.

– Но мы не женимся, – напомнил он. – Ты ведь отменила бракосочетание. Забыла?

Молчание.

– Если и правда хочешь знать, – проговорила я, – я просто не смогла вынести твоего лица, когда ты рассказывал о танцовщице.

Он облегченно вздохнул, на лице его промелькнула улыбка… Я вдруг поняла, что он доволен собой.

– Вот опять! – завопила я.

– Что?

– То же выражение! – вопила я. – Самодовольство!

– Дорогая, – сказал он, – я люблю тебя.

Я глубоко вдохнула. Из живота поднималась раскаленная добела ярость.

– Не надо! – сказала я. – Не надо.

Потом мной овладело другое чувство. Не знаю какое. Помню, что подумала: если я сейчас расплачусь, то уже не смогу остановиться, и потому погрузилась в воду. Когда я вынырнула, вся мокрая, Эд был еще здесь, совсем рядом, он присел на корточки у ванны. Я посмотрела на него, и единственной моей мыслью было: убирайся.

– Знаешь, когда я впервые тебя увидела, – сказала я, – в тот самый момент я подумала: это не мой тип.

Эд не двинулся. Даже не вздрогнул.

– Объясни, – сказал он, – как ты заключила из моего похода в стриптиз-клуб (единственный раз, на мальчишнике перед свадьбой), что я не твой тип отныне и во веки веков? Ты можешь, конечно, отыскать во мне какой-то брачок – прости за двусмысленное слово, – и все-таки я твой тип. У меня есть свидетельство.

– Кто ты такой? – спросила я. – Долбаный Рампол из Бэйли?[20]

– Будь я не твой тип, хрена бы тебя закондобило, что, блин, я делал хоть с пятьюдесятью стриптизершами? – Он с удовольствием произнес все это, он не часто так выражается, и я подумала, что он не скоро остановится, но Эд лишь добавил: – Не хочу на этом залупаться.

Он улыбнулся, и меня охватило желание стереть эту улыбку с его лица.

– Эд, – тихо и терпеливо проговорила я. И для пущего эффекта выдержала паузу. – Все очень просто. Я ушла от тебя, не строй иллюзий, и давай покончим с этим.

Он пошатнулся. Рана была смертельной. Мне пришел на ум фильм про Индиану Джонса «В поисках утраченного ковчега», где Харрисон Форд сталкивается с каким-то свирепым бородачом, который принимается с яростью размахивать жуткого вида ятаганом. А Харрисон просто вынул пистолет и застрелил его.

Эд направился к двери – это была мысль. Потом вернулся. Он всегда возвращается.

До меня вдруг дошло, что мне хотелось бы сейчас спокойно сидеть в шикарном ресторане с каким-нибудь крутым самодовольным парнем, который любуется на себя в зеркале, совершенно не обращая на меня внимания.

– Ты хочешь прогнать меня, – сказал Эд.

– Умоляю тебя, – сказала я, пытаясь одним движением вылезти из ванны и завернуться в полотенце. Я чувствовала, что события принимают такой оборот, когда необходимо что-то на себя надеть.

– Хорошо, – сказал Эд. – Так что именно испугало тебя в браке? – Он всегда любил такие разящие вопросы в сексуальных сражениях. – Что разочаруешь меня?

– Я? Разочарую тебя? – переспросила я. – Это мужчины обычно разочаровывают женщин. Мужчины бросают их, – сказала я. Не знаю, откуда я это взяла. Честно, не знаю. Но откуда-то взяла и была совершенно убеждена в этом – кстати, статистика тут ни при чем: женщины чаще бросают мужчин, чем мужчины женщин.

– Ну что ж, – сказал он. – Мне придется уйти самому.

Что он и сделал.