"Медовый месяц" - читать интересную книгу автора (Дженкинс Эми)

Глава двадцать четвертая

Мы вовсе не оказались единственными туристами в Кобе, но это не имело особого значения, потому что руины древнего города широко раскинулись кучами камней, так и не сумев избежать удушающей сети густых джунглей.

Джунгли уже действовали мне на нервы. Не то чтобы я много времени провела в джунглях. Должна признаться, что сама мысль о джунглях действует мне на нервы. Все эти невидимые ползучие гады. Вся эта сырость, букашки… а птицы – вообще-то я люблю птиц – их можно было описать лишь словом «оглушительные».

Вдруг мы наткнулись на озеро.

– Слово «Коба» означает «Город ветра, пускающего по воде рябь», – сказал Алекс.

– Очень красиво, – ответила я. Красивее, чем само озеро, напоминавшее молочно-серую лужу. И никакого ветра.

Мы взобрались по бесконечной расслоившейся каменной лестнице к рассыпающемуся храму майя наверху. Мне было жарко, все меня раздражало, и от осмотра достопримечательностей меня вдруг охватила тоска. Я страдала этим с детства – проклинаю принудительный энтузиазм отца. Симптомы этой болезни – скука, вялость, тупость, непреодолимое желание вернуться домой и посмотреть «Симпсонов».

– Поверженный бог, – сказал Алекс, указывая на скульптуру у входа в храм.

– Поверженный бог? – переспросила я, очнувшись.

– Да, – сказал Алекс, – когда-то он был великим. Его почитали. – Он пошел дальше, уткнувшись в путеводитель.

– Я вся трепещу! – послышался знакомый калифорнийский говорок. – Бог ответил на мое послание.

– Очень недурная экспозиция, – ответил еще более знакомый английский.

Алекс схватил меня и увлек за одну из могил. Мы скрючились там, как идиоты, пока Черил с Эдом изучали разные погребения.

– Я чувствую себя как в «Звуках музыки», – шепнула я Алексу.

Действительно, я всю жизнь мечтала оказаться в «Звуках музыки» – хотя Тереза и была хорошей приемной матерью, она никогда не пела нам о перевязанных веревкой свертках в коричневой бумаге.[61]

– Ш-ш-ш, – сердито прошипел Алекс.

– Ш-ш-шницель с лапшой, – сказала я.

– Что? – раздраженно спросил он.

– Шницель, – повторила я громче. Это прозвучало как чих.

– На, – прошипел он, протягивая мне платок. – Пожалуйста, тише.

Не знаю, было ли это тоской от осмотра достопримечательностей или желанием позлить Алекса, но что-то тянуло меня продолжать.

– Латунные котелки, – прошептала я.

– Теплые шерстяные варежки – послышалось с другой стороны колонны.[62]

От этого – немного на манер Лайсл[63] – я разинула рот, а из-за колонны, улыбаясь мне, появился Эд, и игра была кончена. Нам с Алексом пришлось выйти, и это было очень неловко – не говоря уж о жаре и духоте. Храм напоминал духовку, а Черил – оплывшую свечку. Она плохо переносит жару.

– Это была моя идея, – сказал Эд.

– Кажется, ты собирался домой, – сказала я.

– Я вовсе не собирался отказываться от тебя, – ответил он.

– Звучит как новая песня.

– Нет. Просто бракованный дубль.

– Прекрасно, – сказала я. – В реальной жизни бракованные дубли идут в ход. Это тебе не кино.

– Извините, – проговорил Алекс и вышел из храма.

Мы последовали за ним.

Оказывается, Эд с Черил приехали на такси, но, когда мы пришли на стоянку, их машина уже уехала.

– Я должна была об этом догадаться, – сказала Черил. – Адское такси! Без кондиционера. В такой стране, как эта, кондиционер должен входить в число неотъемлемых прав человека. А водитель включил еще музыку на полную мощность и – только подумайте! – закурил. Я чуть не померла. Настоящее варварство. Лет через сто никто не поверит, что люди брали в рот эти раковые палочки.

– Что не мешало тебе делать это в Нью-Йорке, – заметил Эд, отчего Алекс вдруг выпрямился и посмотрел на Черил. У меня было такое чувство, что они впервые посмотрели друг другу в глаза.

– Ах, это… – сказала она. – Это было в параллельном мире. Ребята, вы должны отвезти нас в отель. У вас в машине есть кондиционер?

– В некотором роде, – ответил Алекс, опуская верх «Гольфа».

– Алекс, – сказала Черил, – я не могу ехать в этой штуке без крыши. Я умру от жары.

Алекс взглянул на нее. «Сейчас начнется», – подумала я. Милая домашняя ссора. Но, к моему изумлению, он просто снова поднял крышу.

Мы все сели в машину.

– Уютненько, – сказал Алекс.

Уют, как оказалось, был наименьшей из наших проблем. Машина не заводилась. Пришлось поискать, кто бы нас подвез, но машин вокруг было мало, а имевшиеся не могли нас вместить. Очевидно, автобусы ходили в Кобу лишь один день в неделю на букву «Т», но никто не знал, обозначало это день недели по-испански или по-английски.

В конце концов Алекс остановил какой-то мопед, сел на багажник и сказал, что поедет позвонить в бюро проката автомобилей. Мы никак не могли смириться с тем, что останемся на этой жаре. Черил пошла «в туалет» (за кустик) и села практически прямо на змею. В результате она оказалась поистине женщиной на грани нервного срыва.[64] В конце концов все мы уселись на мопеды за спиной нескольких студентов из Канады. Это выглядело довольно нелепо. Нас высадили в придорожной деревушке, где был телефон.

Оказалось, что бюро проката спасет нас не раньше следующего дня, так что мы зарегистрировались в какой-то запущенной ночлежке на берегу.

Я говорю «зарегистрировались» – Черил заняла последнюю комнату с единственной кроватью и слышать не хотела, чтобы к ней кого-то подселили. Она была крайне возмущена и говорила, что мы, кажется, не представляем, сколько тепла выделяет человеческое тело. Неимоверно много. Она выпросила у хозяина гостиницы вентилятор и ушла в свою комнату молиться на него. Мне и Алексу постелили по тюфяку под навесом. Эд расположился в гамаке на улице.

Мы с Алексом пошли в деревню и поужинали там жареными бобами – по его настоянию мы улизнули тайком. Его пугала мысль об ужине вчетвером. Когда мы вернулись, я натянула над нашими тюфяками москитную сетку.

Черил осталась в своей комнате, и я пошла взглянуть на Эда. Он сидел на берегу в свете отдаленных фонарей и печально бросал в прибой камешки.

Какое-то время мы посидели рядом.

– Думаешь, сможешь когда-нибудь меня простить? – в конце концов проговорила я.

– Хитрая, – ответил он. – Не уверен, что ты сама могла бы кого-нибудь простить.

– Мне не стоит и пытаться что-либо исправить? – спросила я.

– Да, – ответил он.

Мы помолчали. Потом он проговорил:

– Я не говорю, что прощения не может быть. Всякое бывает. Вдруг когда-нибудь что-нибудь случится.

Иногда мне кажется, что Эд – милейший человек на планете. Я сказала:

– Ты хочешь сказать, что если по пути назад в аэропорт Мехико познакомишься с Милой Йовович (а не вынуди я тебя приехать сюда, никогда бы не познакомился) и потом проведешь с ней всю жизнь в семейном счастье – тогда, может быть, ты меня простишь?

– Именно так, – ответил он. И улыбнулся. Я была рада его улыбке. – Я выживу. Ты знаешь сама. Я выживу.

– Забавно, что тебе нужно это говорить, – сказала я.

– Сейчас мне просто хочется домой. Уехать домой, оказаться в одном из своих садов, посмотреть, как там поживают камелии, и полить их.

– Стосковался по дому, – сказала я.

– Да.

Почему-то мне захотелось заплакать. Я пыталась удержаться, но мои губы скривились, глаза затуманились, а Эд так хорошо меня знает.

– Эй, – сказал он и хотел было обнять за плечи, но потом вспомнил и не стал. – Ты получила то, что хотела. Твоя мечта сбылась. – Он сказал это так, как будто искренне пытался подбодрить меня.

– Да, – сказала я, – моя мечта. Эд спросил:

– Все то время, что ты была со мной, ты думала об Алексе?

– Конечно нет! Но он был где-то в моем сознании. На заднем плане. Он был как… ну, не знаю… как отдаленные горы на пейзаже. Я совершенно не ожидала, что снова встречу его. Я думала, что все сочинила про него, – то есть никогда не думала, что…

– Ты думала, что с ним тебе не быть. И потому решила, что сойду и я.

– Нет, не так, – возразила я. Хотя было примерно так. Но вслух это звучало ужасно. А на самом деле было не так ужасно. – Я не чувствовала, что ты «сойдешь». Это было так мило.

– Но недостаточно мило, – заметил он.

– Достаточно мило, – ответила я. – Просто это не было… – Я пожалела, что начала фразу. Мне было ее не закончить.

– Договаривай, – сказал Эд.

– Ну, понимаешь… Не было этим. Не знаю чем.

– Этим, – сказал Эд.

– Да, этим.

Мы бросили в море еще много камешков.

– А если бы, – сказал Эд, – если бы в глубине твоего сознания не было этих «гор», – как бы, по-твоему, все между нами сложилось?

Я повернулась на бок и посмотрела на него.

– К чему ты ведешь?

– Думаешь, ты бы полюбила меня?

– Я и так любила.

– Я хочу сказать, по-настоящему.

– Ты удивительный человек.

– Что? – спросил он.

– Ты меня удивляешь.

– Почему?

– Просто удивляешь, и все.

Я встала, разделась до бикини (которое носила вместо белья) и вошла в море, хотя было уже совсем темно. Мне хотелось погрузиться в воду. Хотелось одиночества. Хотелось почувствовать, что мое тело – это просто мое тело. Я устала от мыслей. Я слишком много думала.

Когда я вынырнула, надо мной были звезды. Звезды всегда помогают увидеть правильную перспективу. Возможно, они для того и предназначены. Возможно, люди в городе потому и сходят с ума, что не видят звезд.

Я поплыла, глядя на звезды в вышине, и передо мной вспыхнула моя жизнь в Лондоне. Но я тут же перекроила ее и немного отредактировала, чтобы она выглядела посимпатичнее, как будто это реклама фильма и я делаю ее такой, как мне хочется, или какой, на мой взгляд, она должна быть. Но потом до меня дошло – реклама больше не действует на меня, как все эти ролики с кофе.

Поэтому я заставила себя увидеть свою жизнь такой, какой она была, и представила, что она еще только когда-нибудь будет такой, как была. Запутанной и непоследовательной и… ну, иногда она была дерьмовой, а иногда мои друзья радовали меня, а иногда я радовалась просто потому, что живу и веду под проливным дождем машину.

А потом я подумала, что моя жизнь была не такая уж и плохая.

Я подумала о том, что не позволяла себе иметь то, что имею. О том, что то и дело ввязывалась в безумные предприятия и не замечала того, что есть. Вот так же, старея, жалеешь о том, что не знал, как счастлив был в молодости. Когда мне было двадцать, я считала себя уродиной. Теперь же, когда гляжу на свои фотографии в двадцатилетнем возрасте, мне самой не верится, какой я была хорошенькой. Тогда мне казалось, что тридцать лет – это конец света. А ведь когда мне стукнет пятьдесят и я оглянусь назад, то…

Я всегда жила так, словно тропинка вот-вот оборвется на краю утеса. То, что утес так никогда и не появлялся, ничему не противоречило: он всего в нескольких шагах впереди.

Когда я вышла наконец из воды, поднялся ветерок, и мои пальцы сморщились, как чищеные каштаны. Помню, так бывало, когда мне было лет восемь и мама не позволяла мне вылезать из ванны, пока я не вымою шею. У меня был пунктик – не мыть шею.

Вернувшись на тюфяк под верандой, я снова взглянула на небо, но звезды уже скрылись. Все до одной. Как будто захлопнули дверь. Я не сразу сообразила, что поднялся ветер и небо заволокло тучами.

Алекс лежал под москитной сеткой и читал свой чертов путеводитель.

– Неужели тебе это интересно? – спросила я.

– Иначе бы не читал, – ответил он.

– Не понимаю.

– И не надо.

– Ты говорил с Черил?

– Да, – ответил он, – мы поговорили.

– И что?

– С ней все будет хорошо.

– И что ты ей сказал? – спросила я, сняла мокрое бикини и забралась под москитную сетку. Мне не очень-то нравилось спать голой на улице, но другого выбора не было.

Алекс на мой вопрос не ответил.

– Так о чем вы говорили? – снова спросила я.

– Это не для чужих ушей, – непринужденно сказал он. – Интимная беседа мужа с женой.

Последовало очень долгое молчание. Я почувствовала, как в темноте маячит край утеса.

– Мне не верится, что ты это сказал, – проговорила я.

– Я ничего не имел в виду, – ответил он. – Это была шутка.

– Фрейд утверждал, что такой вещи, как шутка, нет.

– Ну, – сказал Алекс, – я же не спрашиваю, что вы обсуждали с Эдом.

– А я вовсе не против, чтобы ты спросил. Разве тебе не хочется знать?

– Пожалуйста, нет, – ответил он. Потом перегнулся и нежно поцеловал меня в лоб. – Я тебе верю.

И отвернулся, чтобы свет лучше падал на книгу.

– А ты знала, что революционер Панчо Вилья продал Голливуду права на съемку фильма о его сражениях? Настоящих. Он начинал сражение только тогда, «когда света для киносъемки было достаточно».

– Какая тоска! – сказала я.

– Это было в 1914 году, – сказал Алекс. – Спи спокойно.

Я проснулась под шум дождя. По звуку он отличался от лондонского. Каждая капля казалась огромной. Стояла кромешная тьма. Потом я поняла, что Алекс с кем-то говорит, и подумала: наверное, меня разбудил не дождь, а эти голоса.

– Не беспокойся, – говорил Алекс, – она спит.

Я плотно закрыла глаза: рефлекс, сохранившийся с детства, – в случае сомнений притвориться спящей.

Голос Эда проговорил:

– Я страшно извиняюсь, но там очень мокро.

– Ничего, – сказал Алекс сонно. Затем я ощутила, как с другой стороны от меня в постель лег Эд. Он изо всех сил старался не прикасаться ко мне. Алекс повернется ко мне спиной.

Сказать, что я замерла, было бы слишком мало. Я лежала между ними, застыв, как мороженая рыбная палочка. Я затаила дыхание. Открыла глаза – темнота. Я не смела двинуть головой. Не было и речи о том, чтобы уснуть. Я притворилась, что дышу. Но не знала, действительно ли что-то вдыхаю. Не знала, как я все это переживу.

Тогда я представила, будто бы рассказываю эту историю Флоре, Делле и Полу. Я слегка сгустила краски, немного подправила текст. И представила Флорино ОБОЖЕМОЙ! Я представила его настолько живо, что едва было не рассмеялась, и негромко фыркнула. Встревоженная, я проглотила этот звук. Алекс дышал ровно и вроде бы спал. Эд, кажется, нет.

Прошло несколько минут, потом его ступня нырнула под мою. Ступня Эда, чтобы быть точной. Она была теплой и гладкой и отлично вписалась, вроде бы как обняла мою ступню, вы понимаете. Я снова перестала дышать. Потом подумала, что прерванное дыхание ведет в никуда, и задышала снова.

И с каждым вдохом я чувствовала, как все дальше уплываю в мир, где так и должно быть – касаться ступни своего бывшего любовника, а теперь мужа, когда в той же постели лежит Любовь-Всей-Твоей-Жизни. Клетки моей ступни начали насыщаться кислородом, расширяться и расслабляться, и тогда Эд передвинул свою голень так, что она касалась моей икры, а тепло и покой поднялись до колена, и я отплыла в тот мир, где так и должно быть – касаться ног своего бывшего любовника, а теперь мужа, когда в той же постели лежит Любовь-Всей-Твоей-Жизни.

Эд придвинул свое твердое бедро к моему мягкому, и теперь уже я ждала большего, и мне казалось, что жду слишком долго, пока он не придвинулся так, что его грудь прижалась к моей спине, а рука тихо и нежно обняла меня за талию, и каждая клетка моего тела снова задышала, и я растаяла рядом с ним, а его щека нежно покоилась на моей шее.

В блаженстве мои мысли наконец угасли, чего мне так давно уже хотелось, и я просто уплыла куда-то, а когда проснулась на следующее утро, то не помнила, как уснула. Эд ушел, но я чувствовала вокруг какую-то неясность, какую-то ауру – что-то вроде послесвечения.

Появился Алекс, обутый, деловой, и объявил:

– Я встал в шесть. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Нет, – ответила я.

Оказывается, уже половина двенадцатого. Со мной такое бывает: когда мне нужно, я сплю не просыпаясь. Восстановление сил.

– Ты мог бы принести мне чашку чаю, – сказала я.

– Не подумал об этом. Приехали парни из бюро проката. Мы свободны.

– Свободны? – повторила я эхом, подумав о странном выборе слова.

– Они уже уехали, – сказал Алекс.

– Что? – спросила я. Но тут же поняла.

– Ребята из проката ехали обратно в Канкун. И они решили поехать с ними. Эд сказал, что планировал когда-то эту поездку с тобой – в Мериду, а по пути осмотреть Чичен-Ицу. Ну вот, они и поехали этим путем. А потом улетят из Мериды.

– Вместе? – спросила я.

– Чичен-Ица – удивительное место, – сказал Алекс. – Нам бы тоже надо побывать там. Но, пожалуй, не сегодня. – И улыбнулся.

Я попыталась переварить эту новость. Я поняла, почему Эду так хотелось совершить эту поездку.

– Знаешь, этой ночью Эд лежал в этой постели, – сказал Алекс, прервав мои мысли.

– Шел дождь, – сказала я.

– И тем не менее… – ухмыльнулся Алекс. Мне захотелось содрать с его лица эту ухмылку.

Хотелось крикнуть: «Это ты пустил Эда в постель! Ты пустил его! Ты положил нас рядом! Ублюдок!»

Но, конечно, я ничего не сказала, потому что не была уверена, что это так. И правильно сделала. Когда ты злишься, ты выдаешь себя. Злость, как говорит Мак, делает тебя уязвимым.

Алекс насмешливо смотрел на меня. Черт возьми, он читает меня как открытую книгу.

«Прочь из меня!» – хотелось мне сказать.

– Хитрый парень этот Эд, – сказал Алекс, качая головой и удаляясь. Он как будто знал, что я его обвиняю.

Я сказала:

– Погоди, куда ты?

– Принести тебе чашку чаю.

– Поздно, – крикнула я ему вслед и заметалась, пойманная, как комар, в собственной сетке, ослепительно, свадебно белой в сверкающем солнце.