"Илья Петров. Мой корчет-а-пистон в Болшеве (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

рекорд мой не случайный - день по пятьдесят пар на затяжке даю, второй,
неделю, - они возмутились, забубнили: "Выскочка! Мальчишка! Мы не можем
бегать от станка к станку, как он. Норму поломал!" Дело в том, что раньше
мы работали довольно примитивно. Сперва надо было у стола намазать носок
бутсы смесью ацетона, а потом быстренько подскочить к станку для его
затяжки. Я обозлился: "Ах, вы так, старые кочережки?" И дал девяносто пар
за смену. Что тут творилось! Приезжал Погребинский, осматривал мои бутсы,
долго смеялся, а потом сказал директору фабрики:
- Придется вам Илюху сделать мастером. А то старики хватят его по башке
шпандырем или колодкой. Прибьют.
Настоял, чтобы мне положили сто шестьдесят рублей зарплаты. Норму на
обувной все-таки увеличили до пятидесяти пар в смену. Так ее и стали
называть "петровская".
Нельзя сказать, чтобы я сразу прижился в Болшеве. Едва ли был хоть один
человек, из нашего брата, который бы не затосковал по "воле", былой
разгульной жизни. Для кого секрет, что во время гражданской войны
большинство уголовников шли в анархисты? Народ разнузданный, дисциплина
для них, что крест для черта. В первые дни и я подумывал: а не напрасно ли
променял Бутырки на эту богадельню?
Может, сбежать отсюда? Тут каждый день - на работу. Чуть что не так -
тащат на конфликтную, ставят перед общим собранием и так взгреют - со
стыда провалился бы.
Огромная заслуга администрации, воспитателей Болшевской трудкоммуны
была в том, что все они старались разгадать характер каждого из нас,
помочь продвинуть. Так было и со мной,
- Ты, кажется, Илья, "Интернационал" умеешь играть? - спросил меня
как-то Погребинский. - Что ж, давайте заводить свой оркестр. Пора.
Я только улыбнулся про себя. "Видит, заскучал, - утешает". И ахнул,
когда неделю спустя привезли трубы, барабан и... корнет-а-пистон. Не
посеребренный, фирмы "Кортуа", который я когда-то украл в комиссионном
магазине на Арбате, и впоследствии потерял, но вполне пригодный. В этот же
вечер я объявил запись желающих коммунаров поступить в оркестр, которым и
стал дирижировать. Хотел было я рекомендовать в коммуну учителем Адамова,
да согласится ли? Он и в консерватории преподавал и продолжал играть в
Большом театре. Сам к нему ехать я почемуто стеснялся. Взяли мы Василия
Ивановича Агапкина, дирижера Центральной школы.
Восемь месяцев спустя после переселения из Бутырок в Болшево я
перетянул к нам Алексея Погодина, а на следующий год поручился за Николая
Журавля - старого кореша по Смоленскому рынку. Я не помню такого случая,
чтобы уголовный розыск или ОГПУ отказывали в просьбах нашему коллективу.
Раз болшевцы просили, значит, они отвечали за людей, которых брали.
В коммуне я стал заметным человеком. Погребинский предложил мне
оставить обувную фабрику, перейти ка постоянную дирижерскую работу.
"Зачем? - отказался я. - Днем буду на перетяжке, вечером - оркестр". Меня
выдвинули членом конфликтной кэМИССРИ, потом я стал и председателе?! ее.
Много мне тут разных "дел" приходилось разбирать.
Несколько раз к нам в Болшево приезжал Максим Горький. Ездили и мы к
нему на дачу в Горки, по сто человек сразу, целым ансамблем песни и пляски.
Мне Горький посоветовал идти учиться, это же не раз твердил и
Погребинский, и в 1934 году я поступил в Москве на рабфак при