"Владислав Петров. Пониматель" - читать интересную книгу автора

Я не отвечаю, моя решимость растаяла. В трубке смеются сразу
несколько голосов.
- У Ленки лень рождения, - объясняет жена. - Она такой торт принесла!
Следует пространный рецепт.
- Я не приду сегодня домой, - говорю я, вклиниваясь между тестом и
кремом.
- Командировка? Как всегда, не вовремя! Неужели, кроме тебя, загнать
больше некого?! - возмущается жена.
- Да, командировка, - говорю я, презирая себя, - дней на десять.
Уезжаю через два часа.
Мы говорим еще долго - о том о сем. Шурик успевает доесть бутерброд и
принимается за пирожное, принесенное Валерией.
Я кладу трубку. Состояние полнейшего унижения.
- Шурик, можно, я у тебя поживу немного?
- Сколько угодно, - отвечает Шурик, отправляя в рот остатки
пирожного; он живет один и привык к просьбам подобного рода.
Силюсь вчитаться в начало очерка - два десятка скучно-правильных
строк. Комкаю лист. Нет, сегодня я писать не способен. Выясняю у Шурика,
когда можно к нему явиться, одеваюсь.
В коридоре стоит Пониматель.
- Почему же я, старый дурак, раньше... - бормочет он. Я очень боюсь.
Его звездочка тоже вот-вот... Вероятность десять к одному... Опасность
велика...
Нет желания вникать в его лепет.
На улице сворачиваю к набережной. По широкому тротуару ветер гонит
листья. Поворачиваюсь так, чтобы он дул в спину, - мне все равно, в какую
сторону идти. Иду быстро, будто спешу куда-то, но листья обгоняют меня,
стайками перелетают через парапет и парашютируют к пенной грязной воде.


К Шурику я попал затемно.
- Ты извини, - мнется он, открывая дверь, - я тебя не дождался,
поужинал.
Шурик (факт общепризнанный) отлично готовит. Но мне есть не хочется,
хотя от голода подташнивает. Или это от курева? Сколько я сегодня выкурил?
Две пачки? Три?
- Мой руки и за стол, - приглашает Шурик. - И я, чтобы тебе скучно не
было, тоже сяду.
Он садится напротив меня, прямо под большой, в черной раме
фотографией матери. Она умерла в прошлом году. Незадолго до этого Шурик
пристроил ее вахтером в наш, говоря официальным языком, "газетный корпус".
Вся сморщенная, похожая на обезьянку, она сидела в маленькой стеклянной
будочке у входа, в одиночку охраняя десяток редакций от посягательств
извне. Когда в руки ей попадала наша газета, здание можно было растащить
по кирпичику; но она не читала - она искала фамилию сына. Если находила,
начинала промокать глаза.
В феврале сорок второго ее вывезли из Ленинграда через замерзшую
Ладогу. Она стала санитаркой в больнице, где ее отвоевали у дистрофии. И
жила здесь долго в дощатой пристроечке, и сына здесь зачала, и отсюда он
пошел в школу. Получив квартиру в новом доме, она никак не могла поверить: