"Джефф Питерс. Русский угол Оклахомы (Вестерн) " - читать интересную книгу автора

чем закончится лечение Криса. Мысленно я уже дважды похоронил своего
последнего друга: когда стаскивал его обмякшее тело с седла и когда увидел в
постели -обнаженного и окровавленного. Я боялся себе в этом признаться, но
мне не верилось, что он выживет. И хуже всего было то, что я сам был во всем
виноват. Это я предложил ехать напрямик. Это я не заметил чужих следов перед
поворотом. И я не только опоздал с выстрелами, но и стрелял поверх
противников. Я не хотел никого убивать, мне казалось, что достаточно будет
их всего лишь припугнуть. Я ошибся, и вот теперь за мою ошибку
расплачивается мой друг.
После таких рассуждений я еще раз прокрутил барабан кольта и несколько
раз взвел и плавно опустил курок, слушая, не скрипит ли пружина. Складной
нож спрятал в кармашек под поясом, а ножны с тесаком пристегнул к бедру. Я
еще докажу этой девчонке, что Винсент Крокет не хуже, чем Квато и все его
братья.
Когда я вывел Бронко из конюшни, Питер с отцом уже гарцевали во дворе.
Я не сразу узнал своего недавнего товарища-дровосека. Сейчас на нем была
алая шелковая сорочка и фиолетовый замшевый жилет с золотым шитьем. Белая
фетровая шляпа, казалось, только что покинула витрину дорогого магазина. На
ней не было ни пылинки, потому что ее надевали только по торжественным
случаям. Например, для выхода в свет.
Я невольно задержал взгляд на его седле. Такие обычно называют
северными, и ковбои не пользуются ими из-за излишней тяжести и длины.
Слишком много тисненой толстой кожи, слишком много серебра. Широкая,
сплетенная из разноцветных шнуров подпруга была украшена дюжиной свисающих
кисточек. Для простого фермера такое седло было неоправданно роскошным. Я
понимал, что ни одна деталь здесь не была лишней. Вычурное тиснение на коже
сиденья и фартука своим рельефом позволяло всаднику надежно удерживаться в
седле, а не елозить бедрами. Серебряная отделка швов предохраняла их от
гниения. И даже кисточки, свисающие с подпруги, делали свое дело - они
раскачивались и отгоняли слепней от брюха лошади. Я все это понимал, но ведь
Питер не намеревался пересекать континент, он просто собрался навестить
соседнее ранчо.
Сейчас его можно было принять за богатого мексиканского помещика, а его
отец, весь в черном, казался священником. Рядом с ними я, наверно, выглядел
батраком. Старик передал мне свою ножовку, я опустил ее в ружейный чехол за
седлом, и мы поскакали к реке.
Дорога шла вдоль проволочной невысокой изгороди, отделяющей от целины
вспаханное, но незасеянное поле. Молодая рощица за поворотом расступилась
перед нами, и бледные листья несмело шелестели над головой. Среди тонких
серебристых стволов чернели обугленные пни, следы давнего пожара. Мы
перемахнули через сверкнувший под копытами ручей и спустились к броду.
За рекой поднимались холмы, поросшие редкими пятнами кустарника. Среди
зелени травы тянулись длинные песчаные языки, часто кончавшиеся промоинами и
оврагами.
- Я еще помню, как здесь была трава выше меня! - выкрикнул на скаку
Питер, повернувшись ко мне.
- Ты сам тогда был не выше зайца, - сказал его отец.
Из-за холма выглянуло колесо ветряка, сверкающее на солнце своими
лопастями. Скоро мы увидели и само ранчо - двухэтажный хозяйский дом,
высокий амбар и приземистый барак с подслеповатым окном и жестяной трубой.