"Богдан Петецкий. Только тишина " - читать интересную книгу автора

что поджидает нас на планетах Центавра.
Мы увидели хорошо знакомые конструкции станций, увенчанные тарелками и
решетками антенн, самая крохотная из которых поднималась на три сотни метров
над поверхностью грунта. Немало трудов и еще больше времени потребовалось на
то, чтобы отыскать место, где в одном из сотен тысяч узлов световодов
попадение метеорита вызвало появление своеобразного резонанса, чего-то
наподобие электронного эха. Тем дело и кончилось.
Земля знала правду уже свыше трех лет. Тахионовые потоки движутся
быстрее, чем подталкиваемые ими корабли. Даже эти двое, Тарроусен и Онеска,
казалось, уже не помнили, чего нас собственно откомандировали и как
выглядело стартовое поле, когда мы занимали места в кабине "Дины".
Касательно аварии станции, а ведь это была именно авария, или же способов
ликвидации ее они не заикнулись ни словом. Это уже история. Один из самых
забавных, может быть, но уж наверняка не значащих эпизодов в деятельности
Центра.

* * *

Последняя четверть часа полета прошла в молчании абсолютном. Я смотрел
на разбегающиеся внизу очертания континента и впервые за этот день подумал о
Авии. Ее лицо с мелкими, четко обозначенными костями стояло у меня перед
глазами, словно с момента нашего расставания прошли не годы, а часы.
На меня давила грузом каждая тысяча километров, расширяющая пропасть
между "Землей и "Дюной". Тоска - это функция не только времени. В той же
степени и пространства.
Несмотря на это, мне не хотелось думать о ней. Была в этом от
сосредоточенности пилота, выжидающего мгновение, когда одна из звезд
начинает превращаться в Солнце. Была уверенность, что ничего между нами не
изменилось и что через сколько-то там секунд после посадки она приветствует
меня той самой из своих улыбок, от которой человек останавливается как
вкопанный и лихорадочно соображает, что же он такое ей только что сделал.
И еще кое-что было. Эти девять лет. Ее девять лет, которые для меня,
втиснутого в узенькое ложе гибернатора, сжались до неполных двенадцати
месяцев. Я знал, что услышу от нее, и знал еще лучше, чего она никогда не
скажет и не позволит, чтобы я об этом заговорил, подсознательно при этом
ожидая подозрения женских своих предчувствий.

* * *

Она стояла именно на том самом месте, где я оставил ее, отлетая на
базу, непосредственно перед стартом. Словно она даже не тронулась с места за
эти девять лет и улыбаться не переставала ни на мгновение.
Она была совершенно одна в огромном холле центрального орбитального
порта, из которого за время нашего отсутствия убрали все несущие конструкции
и стены. Сохранилась одна лишь плоскость крыши, словно специально для того,
чтобы защитить людей от лучей стоящего в зените солнца.
Она не шевельнулась, когда мы шли в ее сторону, при чем эти трое
несколько отстали, словно у них неожиданно заболели ноги, либо же они
обнаружили, что отыскалось нечто очень важное для немедленного обсуждения.
Она осталась такой же молчаливой и трогательной, когда я остановился