"Антон Первушин. Операция 'снегопад' (fb2)" - читать интересную книгу автора (Первушин Антон)

Глава шестая. ЗОЯ.

Спасательное оборудование, применяемое в современной авиации, довольно разнообразно. Например, к высотно-компенсирующему костюму прилагается «морской спасательный комплект», включающий, помимо водозащитного и теплозащитного комбинезона с гермошлемом, еще и пару поплавков, предназначенных поддерживать пилота на плаву. Однако подобное оборудование ставится далеко не на все самолеты. «МиГ-23» старшего лейтенанта Лукашевича таким оборудованием снабжен не был. В так называемый НАЗ («носимый аварийный запас») входила только надувная лодка — неуклюжая и довольно неудобная в эксплуатации.

Когда Алексей увидел, что падает в воду, его охватила паника. Температура воды в незамерзающем Баренцевом море обычно не поднимается выше плюс двух-трех градусов по шкале Цельсия. Человек, оказавшись в такой воде, продержится недолго — минут десять-пятнадцать — затем наступает переохлаждение и смерть. Лукашевич слышал о редчайших случаях, когда отдельные индивидуумы выживали и после часа пребывания в ледяной воде, но относить себя к уникумам он не имел никаких оснований.

Однако смиряться с судьбой и идти камнем на дно было не в характере старшего лейтенанта, он дернул специальный шнур, высвобождающий лодку. Лодка вывалилась из рюкзака парашюта, стала надуваться. Каблуки ботинок Лукашевича еще только коснулись водной поверхности, а он уже расстегнул замок привязных ремней и выскользнул из подвески. Парашют ветром унесло в сторону. Лукашевич плюхнулся в воду, и тут же волна накрыла его с головой.

Поскольку был он не в герметичном скафандре, а в обычном полетном комбинезоне, ледяная вода тут же залилась под шлем, струйки ее потекли по спине, и Лукашевич впервые в жизни почувствовал, что это такое — обжигающий холод. Отчаянно работая руками и ногами, Алексей вынырнул и первым делом стащил и отбросил шлем. Обретя некоторую плавучесть, он потянул за шнур, скрепляющий его с лодкой. Еще минута ушла на то, чтобы подтянуть ярко-оранжевую лодку к себе и перевалиться через невысокий бортик.

Относительно прочности и остойчивости лодки можно было не беспокоиться: такие не тонут при любом волнении моря. Однако Лукашевич вымок с ног до головы и продрог, волны вновь и вновь окатывали его, и как долго он сможет продержаться, оставалось под вопросом.

«Что-то нужно делать, — одна и та же мысль в разных вариациях билась в голове Лукашевича. — Нужно что-то делать. Делать что-то нужно».

Стуча зубами от холода, он нащупал еще один шнур и подтянул к лодке мешок с НАЗом. В мешке лежали консервы, медикаменты, аварийная радиостанция «Комар» и две сигнальные ракеты. Консервы и медикаменты не пригодятся — не успеют пригодиться, а вот радиостанция и ракеты… Пальцы потеряли гибкость, клапан мешка не открывался, Лукашевич сдернул перчатки, но это не помогло. Тогда он пустил в ход зубы. Наконец НАЗ был распакован. Консервные банки и аптечку Алексей сразу выбросил за борт. Разорвал герметичный полиэтилен, в который была завернута радиостанция, перекинул тумблер. На радиостанции загорелась лампочка, и в эфир на аварийной частоте понеслись сигналы «SOS». Лукашевич, одной рукой удерживая радиостанцию, другой принялся растирать шею и плечо. Помогло это мало. Тело с каждой секундой немело всё больше. Глаза слезились, он перестал чувствовать холод, но это уже не пугало его. С какого-то момента Лукашевич перестал воспринимать происходящее как нечто реальное, он бултыхался в черной воде под черным небом, уже умирая, но не понимая этого.

В какой-то момент ему показалось, что он слышит характерный звук работающего двигателя и шипение воды, рассекаемой форштевнем. И вроде бы даже мелькнул в сумраке совсем близко силуэт корабля с хищными обводами. И скользнул по воде луч прожектора. Лукашевич отреагировал на это видение не сразу. Он лежал в лодке в позе зародыша, засунув замерзшие руки под мышки, и распрямляться ему не хотелось. Невыносимо тяжко было распрямляться. Невыносимо тяжело было вообще двигаться.

Но видение повторилось. Сквозь сумрак шел корабль — корабль-призрак, и скользил по волнам луч прожектора. И тогда Лукашевич услышал свое имя. Это встряхнуло его. Он приподнялся, напрягая последние силы.

— Алексей! — звал громкий голос. — Алексей! Лукашевич!

Старший лейтенант медленно потянулся руками к засунутым за пояс сигнальным ракетам, вытащил одну, всё еще не веря в то, что рядом с ним кружит корабль.

— Алексей!!! Где ты?!

Лукашевич сдернул предохранительный колпачок, вставил одеревеневший палец в кольцо и дернул. Красная ракета, разбрасывая искры, с шипением взлетела в воздух. Сразу стало намного светлее. Пустой патрон вывалился из рук старшего лейтенанта. Лукашевич снова свернулся и уронил голову.

— Мы видим тебя, Алексей! — загрохотал усиленный мегафоном голос. — Мы идем! Держись!..

С момента, когда ноги Лукашевича коснулись ледяной воды Баренцева моря, прошло сорок шесть минут.

…Пульсирующий свет мигалок. Суровая, мужественная музыка. Лица шоферов — желтые, с узким разрезом глаз. Портовые краны перегружают ящики с пирса в трюм теплохода. Крупным планом — борт теплохода; надпись белой краской: «Нежин»…

…Мальчишеские сердца трепещут. Трое ребят в первом ряду кинотеатра возбуждены до предела. Им уже рассказывали об этом фильме, они знают, что «это круто», они замирают в сладком предвкушении невероятных и стремительных приключений, которые будут им сейчас показаны на экране…

…Голоса. Посторонние голоса за кадром…

«…он жив, разумеется. Но переохлаждение, сами понимаете…»

«…э-э-э… А что посоветуете, доктор?..»

…На экране появляется надпись: «Пираты XX века». А вот и главные персонажи фильма. «Нежин» в открытом океане, погода тихая и солнечная, и на палубе теплохода моряки развлекаются тем, что осваивают приемы восточных единоборств, а наставником у них — крутой боцман…

…Мальчишки едва ли не повизгивают от удовольствия. Этот фильм словно специально создан для них. Так оно и есть на самом деле, но они поймут это много позже…

«…что тут посоветуешь. Других рецептов нет. Спирт, растирания. А дальше — как организм справится…»

«…существует еще один рецепт, доктор…»

«…хм-м… э-э-э… что вы имеете в виду, Зоя?..»

…Теплоход «Нежин» подбирает чужого моряка в спасательном жилете. Моряк — азиатского типа: то ли японец, то ли китаец. «Сейчас начнется», — многообещающе шепчет Леха, которому уже кто-то пересказал содержание фильма. Костяй, не отрывая восторженных глаз от экрана, молча показывает Лехе кулак…

«…вы знаете, что я имею в виду…»

«…не совсем понимаю вас, Зоя…»

«…вы слышали об опытах по переохлаждению, доктор?..»

«…каких опытах?..»

«…Зигмунд Рашер — такая фамилия вам о чем-нибудь говорит?..»

«…хм-м… Зоя… э-э-э… я что-то пропустил? Какой Зигмунд… хм-м… Рашер?..»

…Подобрав моряка, «Нежин» встречает грузовое судно. Оно кажется пустым. «Летучий голландец», да и только. К судну отправляется катер. «Сейчас, сейчас», — шепчет вредный Леха…

«…оставьте нас, Сергей Афанасьевич… И вы, доктор, тоже…»

«…вы уверены, что справитесь?..»

«…справлюсь. Я давно не девочка…»

«…хм-м… э-э-э… Зоя…»

«…идите на мостик, Сергей Афанасьевич. Там вы нужнее. Доктор вам всё объяснит…»

…С «Летучего голландца» на «Нежин» летят абордажные крючья. Зал, забитый подростками, вздыхает в едином порыве. Сюжет начинает развиваться столь стремительно, что за ним трудно уследить. Теперь и многознающий Леха перестает раздражать приятелей комментариями. Всё внимание мальчишек приковано к экрану, и только там, на экране, — настоящая жизнь…

Лукашевич очнулся, чувствуя, что всё тело у него горит, конечности болят так, что хоть вой, а рядом кто-то ворочается. Лукашевич попытался спросить: «Кто здесь?», но только зашелся сухим кашлем.

— Спокойно, спокойно, — сказал женский голос, и на живот Лукашевича легла легкая горячая ладонь.

Лукашевич лежал, полностью обнаженный, на узкой кровати с противоштормовым бортиком по левую руку. И рядом с ним, а частично и на нем — полулежала женщина. Повернув голову, Лукашевич увидел грудь с темными пятнами сосков и белый овал лица. Старшему лейтенанту пришлось напрячься, чтобы сфокусировать зрение и разглядеть подробности. Он узнал ее почти сразу. Зоя. Валькирия из исторической комиссии. Та самая, которая пыталась в присутствии Лукашевича унизить любимый «МиГ-23».

— Вы… кха-кха… как вы… кха-кха-кха… здесь… — с трудом, сквозь кашель, выговорил Алексей.

— Я здесь, чтобы помочь вам, — ответила Зоя. — Не шевелитесь. Я всё сделаю сама.

И она действительно всё сделала сама. Она гладила тело старшего лейтенанта ладонями, массировала мышцы кулачками. По телу Лукашевича разливалось блаженное тепло, мышцы расслаблялись и обретали чувствительность. И даже тяжесть в голове уходила истаивала без следа. Потом Зоя перевернула его, и старший лейтенант почувствовал, как она ложится на него сверху, накрывая своим обнаженным телом его тело. Груди Зои оказались где-то на уровне лопаток Лукашевича, и он тихо порадовался тому, что может ощущать кожей ее твердые соски. Но главное чувство, которое он испытывал, — огромное удивление: уж кого-кого, а Зою в своей постели — после катастрофы, катапультирования и долгого (ему казалось, что долгого) плавания в ледяной воде — он менее всего ожидал увидеть.

Зоя двигалась медленно и ритмично, растирая его, поглаживая, а Алексей лежал дурак дураком и пытался сообразить, как могло это чудо случиться, каким стечением обстоятельств и по чьему попущению. Никакой обиды от тогдашней их первой встречи он не испытывал: в конце концов, это было давно, и к тому же трудно обижаться на девушку, которая греет тебя собственным телом.

Через некоторое время Зоя остановилась и отодвинулась в сторону. Лукашевич, приподняв голову, посмотрел на нее. Ее тело блестело от пота. На ней не было даже трусиков. Взгляд старшего лейтенанта против его воли сфокусировался на темном треугольнике лобковых волос сидящей перед ним женщины. Да-а, в каком бы положении ни оказался мужик, тянет его все туда же..

— Как вы себя чувствуете? — спросила Зоя, словно и не заметила его взгляда.

— Мне… кха-кха… хорошо, — сообщил Алексей, отводя глаза.

Булькнула наливаемая жидкость. По каюте распространился незнакомый, но душистый аромат.

— Вот выпейте это, — предложила Зоя, подавая стакан.

Своей наготы она совершенно не смущалась. Да и что теперь было смущаться?

Лукашевич отпил из поданного стакана нечто горячее и горькое и дышать ему сразу стало легче.

— Где мы? — спросил он сиплым шепотом. — Это ведь корабль?

— Это корабль, — ответила Зоя. — Сторожевик класса «Бдительный». Капитан — Коломейцев Сергей Афанасьевич. Знаете такого?

«Тридцать пятка»! Ай да Сергей Афанасьевич, ай да молодец!..

— Знаю…

Как-то всё стало легко и понятно. Имеет место быть «тридцать пятка» Сергея Афанасьевича, класс «Бдительный»… И сам Сергей Афанасьевич где-то здесь…

— Вы услышали мой сигнал… о помощи? — сам не зная зачем, спросил Лукашевич.

— Да, — подтвердила Зоя. — И вам повезло, что мы оказались поблизости.

Следующий вопрос Лукашевич задал, приподнявшись на койке.

— Вы… кха-кха… знаете, что происходит?

— Мы знаем, Алексей.

— Так что же вы… — он задохнулся, новый приступ кашля не позволил ему сказать пару «ласковых» этим интриганам-темнилам, из-за которых подверглась бомбардировке российская воинская часть и были сбиты три российских истребителя.

Однако сил возмущаться уже не оставалось. Лукашевич долго не мог унять кашель, потом его вырвало на себя, и Зое пришлось приводить постель в порядок. Потом она оценивающе взглянула на Алексея.

— Недостаточно, — произнесла она раздумчиво и вдруг наклонилась над обнаженным животом старшего лейтенанта.

Лукашевич почувствовал ее мягкий язычок и с огромным изумлением для себя обнаружил, что то, о чем он и думать забыл, вдруг ожило, зашевелилось, наполнилось кровью и запульсировало в нетерпении.

Зоя не стала испытывать это терпение. Она приподнялась и, расставив коленки, села на Лукашевича сверху. Все получилось так легко и быстро, что Лукашевич даже не сразу понял, что он уже внутри.

— Давай, — шепнула Зоя. — Тебе это нужно… Мир был словно качели. Корабль взлетал на волнах, корпус скрипел, в стекло задраенного иллюминатора летели брызги, тени то удлинялись, то сокращались в такт качке, и это механическое движение — вверх-вниз, вверх-вниз — дополнялось живым движением двух тел на узкой кровати с бортиком. В какие-то моменты Алексею даже казалось, что это не море раскачивает катер, а они с Зоей, и «тридцать пятка» подлаживается под древний ритм, благодаря которому только и существует человек.

Это было лучше всякой горячей ванны или спиртосодержащих притираний. Зоя проявила незаурядное знание предмета, и Лукашевич на глазах возвращался к жизни. С тихим стоном он подтянул ноги, поудобнее устраиваясь под Зоей, и, подняв руки, коснулся ее маленьких и крепких грудей. Зоя откинула голову назад. Вверх-вниз, вверх-вниз, все ближе к кульминации…

На гибком теле Зои выступили мелкие капельки пота, она закусила губу и вдруг издала низкий горловой звук. В глазах у Лукашевича потемнело, и на долю секунду он утратил способность что-либо видеть и соображать. И все кончилось.

Зоя почти сразу поднялась и стала одеваться. Лукашевич, чувствуя себя намного лучше, смотрел на нее с неприкрытым восхищением. Какая женщина!

Быстро одевшись, Зоя накрыла Лукашевича толстым ватным одеялом.

— Спасибо, Зоя, — сказал старший лейтенант со смущением.

— Пожалуйста, — она кивнула и отошла к зеркалу, чтобы поправить сбившие волосы.

Корабль сильно качнуло на волне, и ей пришлось опереться о стену каюты, чтобы устоять на ногах.

— Зоя… а вы…— хотел было задать новый вопрос Лукашевич, но остановился.

— Да? — она повернулась к нему.

— Вы… что-то испытываете ко мне? — решился все-таки спросить Лукашевич.

В чем-то он был идеалист. И это сказывалось на его отношениях с женщинами.

Зоя могла фыркнуть, но лишь пожала плечами.

— Был такой немецкий врач Зигмунд Рашер, — сообщила она ровным голосом. — Он работал в концлагере Дахау. Занимался проблемой переохлаждения человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал заключенных — евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство — обогреть его обнаженным женским телом. Если за этим следовал половой контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.

Щеки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать пару «ласковых» этой… этой… Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей сказать, в чем обвинить? В критический момент она действовала так, как должна была действовать. И в этом нет ничего для него оскорбительного. Скорее, стоит позавидовать ее находчивости и собранности…

Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел…

Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить теплое чувство, возникшее к ней у Алексея, было теперь не так-то просто.

— Но по крайней мере, — обратился к ней Лукашевич с примирительной интонацией, — вы не испытываете ко мне неприязни.

Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:

— Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?

— Тогда, может быть, встретимся? Когда всё закончится?..

Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить… Не произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и ответила так:

— Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам благодарна. Сто лет не была в кино.

— Приглашаю, — быстро сказал Лукашевич. Зоя постояла еще, придерживаясь за стенку, потом добавила к уже сказанному:

— Смешно» И всё не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино собрались… Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее, вам придется сильно потрудиться.

— А трюк с переохлаждением второй раз не пройдет? — поинтересовался Лукашевич с самым невинным видом.

— Не пройдет, — откликнулась Зоя, — я предпочитаю самостоятельных мужчин.

Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щеку.

Когда Зоя ушла, Лукашевич погрузился в приятную полудрему. Он был разбужен через полчаса характерным шумом. Сторожевик сбавил ход, по металлу настилов застучали тяжелые башмаки матросов. Дверь открылась, и в каюту шагнул невысокий и очень грузный морской офицер. Лукашевич сонно посчитал звезды и нашивки и пришел к выводу, что перед ним капитан третьего ранга, то бишь майор по общевойсковому табелю о рангах. Оказалось, что это судовой врач и зашел он, во-первых, чтобы осмотреть Алексея, во-вторых, закрепить его в койке на случай «внезапных маневров». Лукашевич возмутился и заявил, что он взрослый человек и способен удержаться в койке, даже если «тридцать пятка» встанет на дыбы. Судовой врач ответил, что это приказ капитана Коломейцева. «Милейший Сергей Афанасьевич», — тепло подумал Алексей о капитане «тридцать пятки» и разрешил себя пристегнуть.

— Передавайте капитану привет, — попросил он, когда судовой врач собрался уходить.

Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл спросить, какие такие «внезапные маневры» собирается совершать корабль и с чем это связано.

Минуло еще несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной схватке (Как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним событиям, связанным с операцией «Испаньола» — захватом двух норвежских транспортных самолетов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей. Просыпаясь, он слышал приглушенный переборками вой сирен, шум силовой установки и вроде бы… крики… вроде бы… взрывы… Сторожевой корабль то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон корпуса — моряк и пилот сказали бы: угол крена — достигал запредельных величин. К счастью, в каюте всё было закреплено и привинчено (в том числе и старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пространстве предметов не наблюдалось. Но потом Алексей снова засыпал, и ему казалось, что это не сторожевик Коломейцева кренится набок, а его, Лукашевича, истребитель закладывает вираж, выходя на цель, а потом еще ухнуло, грохнуло и взвыло, и Лукашевичу привиделось, что в него попала ракета и он падает вместе с потерявшим управление истребителем, тянется рукой к держкам катапульты, тянется, тянется, но не может дотянуться…

Когда через несколько часов ход сторожевика выровнялся, к Лукашевичу снова пришел судовой врач. Осмотрел, ощупал, велел открыть рот и сказать; «А-а».

— Удивительно, — бормотал он при этом. — Я тоже слышал об опытах Рашера, но каков эффект! Лукашевич покраснел.

— Скажите, доктор, — обратился он к врачу, чтобы скрыть смущение и развеять сомнения в реальности или нереальности того, что он слышал на границе между сном и явью, — скажите, корабль вел какие-то боевые действия?

— Господь с вами, — отмахнулся доктор. — Какие тут боевые действия? Баренцево море — издавна наша территория.

— Но мне показалось, будто кто-то стрелял…

— Ну постреляли, — отвечал судовой врач уклончиво. — От широты душевной.

Лукашевич хмыкнул. У Сергея Афанасьевича, конечно, душа была широка, как Атлантика, но чтобы из-за нее растрачивать боекомплект… Так и не удалось выяснить, имел ли место бой или богатое воображение Лукашевича сыграло с ним дурную шутку.

— Куда мы направляемся? — поинтересовался Алексей.

— В Мурманск, куда же еще.

— Когда придем?

— Часов через шесть-семь.

— Я хотел бы переговорить с капитаном. И с Зоей.

— Я передам вашу просьбу, товарищ старший лейтенант.

Лукашевич не сомневался, что врач выполнил свое обещание, но только ни Коломейцев, ни Зоя так и не появились до самого Мурманска.

Старший лейтенант Лукашевич считал себя более-менее уравновешенным и дисциплинированным человеком. Однако и он начал терять терпение, когда вместо капитана и Зои к нему приходил для очередной проверки самочувствия судовой врач, или гремящий посудой из нержавейки кок с камбуза, или какой-то хмурый и молчаливый моряк-подросток, делавший уборку помещения. Ни у первого, ни у второго, ни у третьего ничего выпытать не удалось. Вымуштровал их Коломейцев, нечего сказать.

Лукашевич ворочался и ругался. Одежды при нем не было никакой, а выйти на палубу завернутым в одеяло он считал ниже своего достоинства. Приходилось терпеть.

Наконец период ожидания кончился, и в каюте появилась Зоя с большим свертком в руках. Она положила сверток на край койки:

— Одевайтесь, старший лейтенант.

Лукашевич посмотрел, что ему принесли. Это был полный комплект матросского обмундирования, включая белье.

— Я отвернусь, — пообещала Зоя.

— Ну зачем же так официально, Зоя? — спросил Лукашевич не без укоризны. — «Старший лейтенант», «отвернусь», «вы»…

— Я уже говорила, старший лейтенант, для того, чтобы наши отношения стали более близкими, чем сейчас, вам придется потрудиться. Но если вы считаете, что…

— Хорошо, хорошо, — быстро сдался Алексей. — Пусть будет по… э-э-э… вашему.

Он быстро оделся. Потом они с Зоей вышли на верхнюю палубу. Там их уже дожидался капитан Коломейцев.

— Э-э… прибыли, — сообщил Сергей Афанасьевич после того, как они с Лукашевичем обменялись рукопожатиями. — Хм-м… в Мурманск, — как и любой северный моряк, название города-порта Коломейцев произносил с ударением на вторую гласную.

Лукашевич огляделся. Сторожевик стоял у пирса в военно-морском порту Мурманска. Справа по борту был пришвартован катер, слева — малый ракетный корабль класса «Буря». Пирс был ярко освещен. В свете прожекторов кружились редкие снежинки.

— Спасибо вам, капитан, — поблагодарил Лукашевич с чувством. — Вы спасли мне жизнь. Можно сказать, я заново родился.

«Какие банальности я леплю, — подумал он при этом. — Господи, нас совершенно не учат говорить. Всему учат, а этому нет».

Впрочем, на то, чтобы пропустить Зою на сходни впереди себя, его образования хватило. Напоследок, уже оказавшись на причале, он оглянулся, чтобы обозреть «тридцать пятку» целиком. И увидел: многочисленные вмятины в корпусе катера над ватерлинией, черные языки копоти и отверстия пробоин там, где в надстройку попадали снаряды противника. Значит, не пригрезилось, и дело не в широте души. «Тридцать пятку» атаковали. Война в Заполярье продолжалась…