"История с лишайником" - читать интересную книгу автора (Уиндем Джон)

Часть первая

1

Паркет в зале был натерт до блеска. Кому-то пришло в голову кое-где украсить стены темными веточками вечнозеленых растений. Кто-то оживил эту темную зелень маленькими блестками. Столы, расставленные вдоль стены, представляли собой импровизированную буфетную стойку, на которой вперемешку с чистой посудой и цветами громоздились подносы с сандвичами, пирожками, запеченными в тесте колбасками, кувшины с лимонным и апельсиновым напитками.

Остальная часть зала создавала впечатление движущегося конвейера. А ухо, даже на незначительном расстоянии, улавливало звуки, похожие на возню скворцов в сумерках.

Мисс Бенбоу, учительница математики, выслушивая нудные умозаключения соплячки Авроры Трегг, блуждала взглядом по залу, отмечая тех, с кем ей надо будет хоть несколькими словами перекинуться на протяжении этого вечера. Диана, безусловно, одна из первых заслуживает ее поздравлений. И, воспользовавшись паузой в беспрерывном потоке Аврориной болтовни, мисс Бенбоу бросила ей несколько похвальных слов и, пожелав ей всего хорошего в будущем, поспешила навстречу Диане.

Пересекая зал, она вдруг глянула на Диану глазами постороннего человека. Перед ней стояла уже не школьница, а симпатичная молодая женщина. Возможно, причина этого — платье. Простое платье синего цвета, не броское, но привлекающее внимание какой-то особой изысканностью. Мисс Бенбоу была почти уверена, что платье не дорогое, но оно отличалось каким-то особым стилем или, может, ей так казалось? Диана всегда отличалась хорошим вкусом в выборе одежды и каким-то особым умением носить ее.

Восемнадцать — да, именно восемнадцать лет было тогда Диане. Довольно высокая, хорошо сложенная и стройная; ее темно-каштановые волосы отливали красноватым оттенком. Ее профиль не совсем отвечал классическому образцу, однако что-то античное в нем все же было. Губы слегка подкрашены, ибо на такой вечер никто не идет без этого. Но в сравнении с губами других женщин, напоминающими розовые лепестки или же похожими на открытые раны, цвет ее губ как раз и подходил для данного случая. Эти губы были красивы от природы, хотя их прелесть проявлялась в очаровательной улыбке, которой Диана не так уж часто баловала окружающих. Но самым удивительным в этой девушке и надолго приковывающим ваше внимание, были ее большие серые глаза. И не потому только, что глаза эти были красиво посажены, но и из-за того, что взирали они на все вокруг с каким-то необыкновенным спокойствием. К своему удивлению (ибо она привыкла ценить Диану за ее ум, а не за внешность), мисс Бенбоу вдруг поняла, что Диана стала той, кого прежде было принято называть «красавицей».

Эти размышления вызвали у мисс Бенбоу приятные чувства, так как в школе св. Меррин приходилось не только воспитывать детей, но и управлять их переходом через своеобразные джунгли, и, чем красивее внешность вашей ученицы, тем меньше у нее шансов выстоять — бездельники и повесы так и шныряют на этом пути.

Рядом с вами тайком обделываются разные темные делишки, тут же порхают бабочки с крыльями в виде радужных банкнотов, искушая ваших воспитанников гнаться за собою; вокруг дороги развешана липкая паутина ранних браков, из-за кустов внезапно вываливаются на ваш путь мамаши с их куриным умом; неуверенно бредут по нему, поминутно спотыкаясь, и близорукие папаши; в сумерках гипнотично подмигивают жадные глаза, в лунном свете тамтамы выбивают призывную мелодию, а над всем этим висит в воздухе крик пересмешника: какое это имеет значение, раз она счастлива?.. Какое значение?..

Так что вы, безусловно, имеете полное право с гордостью смотреть на тех, кому помогли пройти через все эти опасности. Однако, надо отдать ей должное, мисс Бенбоу тут же укорила себя за чрезмерное честолюбие. Диана, откровенно говоря, не причиняла особых хлопот. К искушениям она относилась с таким равнодушием, словно их и вовсе не существовало на свете.

Поэтому остается только радоваться, что Диана оказалась способной ученицей, и не следует приписывать себе слишком много заслуг. Она работала упорно и заслужила этот успех. Единственное, что можно было бы еще ей пожелать, — чтоб не была она такой уж необычной.

В этот момент мисс Бенбоу подошла почти вплотную к Диане, и та заметила ее.

— Добрый вечер, мисс Бенбоу! — Добрый вечер, Диана. Как я рада поздравить вас!

Это чудесно, просто прекрасно. Помните: мы все верили в ваш успех и были б очень огорчены, если бы у вас вышло хоть немножко не так.

— Большое спасибо, мисс Бенбоу. Но в этом не только моя заслуга. Разве достигла бы я чего-нибудь без помощи, советов всех вас, воспитателей?

— Именно для этого мы и здесь, однако и мы перед вами тоже в долгу, Диана. Даже в наши дни хорошие знания приносят честь школе, а такие, как у вас, — это одно из лучших достижений нашего коллектива. Думаю, вы это понимаете?

— Мисс Фортиндейл, кажется, по-настоящему рада?

— Она более, чем рада, она в восторге. Мы все восхищены.

— Спасибо, мисс Бенбоу.

— И, конечно, ваши родители тоже очень довольны?

— Да, — сдержанно кивнула Диана, — отец очень рад. Ему понравилась моя мысль о Кембридже, ибо он сам когда-то мечтал там учиться. Однако, если бы я не заслужила стипендии, о Кембридже не могло быть и речи — это был бы только Лон… — тут она вспомнила, что мисс Бенбоу окончила Лондонский университет, и сразу же поправилась, — … один из обычных провинциальных колледжей.

— Некоторые из провинциальных колледжей дают неплохие знания, — сказала мисс Бенбоу с едва заметным оттенком осуждения.

— Конечно. Однако изменять свои планы — это равносильно неудаче, с какой стороны не посмотри.

Мисс Бенбоу не дала перевести разговор на эту тему. — А ваша мать? Наверное, — тоже безгранично гордится вашим успехом? Диана устремила на нее взгляд своих удивительных серых глаз, проникающий, казалось, в самую душу собеседника.

— Конечно, — ответила она без энтузиазма. — Как же иначе.

Мисс Бенбоу чуть приподняла брови.

— Я хочу сказать, что у мамы есть причины гордиться моим успехом, — пояснила Диана.

— Однако она, несомненно, гордится? — запротестовала мисс Бенбоу.

— По крайней мере, пытается. И это в самом деле очень мило с ее стороны, — сказала Диана, внимательно посмотрев на мисс Бенбоу. — Почему некоторые матери все еще считают, что куда пристойнее быть просто самкой, чем интеллектуалкой? — спросила она. — Я думаю, что вы об этом думаете совсем иначе?

Мисс Бенбоу захлопала глазами. Какая-то недоговоренность ворвалась в их разговор, но она приняла вызов.

— Мне кажется, — ответила она задумчиво, — что стоило бы заменить слово «пристойнее» словом «понятнее». Кроме того, сфера интеллекта для большинства матерей — тайна за семью печатями, сталкиваясь с которой они чувствуют себя не совсем уверенно. Диана задумалась.

— И все же «пристойнее» здесь больше подходит, хоть я и не в силах объяснить, почему, — сказала она слегка насупившись.

Мисс Бенбоу покачала головой.

— А не смешиваете ли вы пристойность с ортодоксальностью? — спросила она. — Ничего удивительного, если родители хотят, чтобы их дети жили по устоявшимся и понятным для них канонам. — Немного поколебавшись, она продолжила. — Или вам никогда не приходило в голову такое: когда дочка наперекор матери выбирает свой собственный путь, то она как бы. заявляет этим: «Способ жизни, бывший для тебя, мама, хорошим, мне не подходит.» Поэтому матерям, равно как и другим людям, это мало нравится.

— Вы имеете в виду, что в душе матери надеются, что когда их дочери потерпят фиаско на пути к карьере, то это станет доказательством того, что они, матери, в свое время были правы?

— А не чересчур ли вы категоричны в своих выводах, Диана?

— Но они же вытекают из всего сказанного, мисс Бенбоу, разве не так?

— Думаю, мы больше не будем делать никаких выводов. Где вы собираетесь провести каникулы, Диана?

— В Германии, — ответила Диана. — Правда, я мечтала съездить во Францию, но Германия мне будет полезнее.

Они еще немного поговорили о планах на будущее, затем мисс Бенбоу еще раз поздравила Диану и «пожелала ей успехов в университетской жизни.

— Я очень признательна вам за все. Я так рада, что вы все довольны мной, — заявила, Диана. И добавила задумчиво. — Мне надо было сказать несколько иначе, ибо, по правде говоря, каждая женщина может стать респектабельной самкой, если приложит хоть немного усилий и напряжет свои умственные способности. Поэтому не понимаю, почему…

Но мисс Бенбоу не захотела продолжать этот разговор.

— А вот и мисс Теплоу! — воскликнула она. — Я знаю, ей тоже не терпится сказать вам несколько слов. Пойдемте!

Она весьма удачно выполнила этот маневр, и, когда мисс Теплоу начала приветствовать Диану, мисс Бенбоу, повернувшись, оказалась лицом к лицу с Брендой Воткинс. Здороваясь с Брендой, новое обручальное колечко которой, несомненно, значило больше, нежели стипендия какого-либо университета, она услышала позади себя голос Дианы: «Знаете, быть только женщиной и больше никем, это для меня равнозначно тому, словно навсегда закрыть перед собой мир. Я хочу сказать, что в этом положении не бывает никакого роста, разве не так, мисс Теплоу?»

— Я никак не могу понять, от кого она это унаследовала, — проговорила раздраженно миссис Брекли.

— Только не от меня, — ответил ей муж. — Мне иногда хотелось, чтобы наша семья была немного интеллектуальнее, но, насколько я знаю, этого не произошло. Так какое имеет значение, от кого она это унаследовала?

— А я совсем не имела в виду интеллект. У отца, конечно, была голова, иначе он ничего не добился бы в своем бизнесе. Нет, то, как она подвергает сомнению общепринятые понятия, можно назвать независимостью… Понятия, которые для всех стали каноническими.

— И которые она истолковывает совсем неординарно, — сказал мистер Брекли. ^;

— Это какая-то неугомонность, — настаивала на своем Мальвина Брекли. — Конечно, молодые девушки бывают неугомонными, но не до такой же степени.

— И никаких парней, — глухим голосом заметил муж. — Однако — не накликать бы беды, дорогая, ведь все еще впереди.

— Но это было бы естественно. Такая красивая девушка, как Диана…

— Она бы имела парней, если б захотела. Ей нужно только научиться хихикать и не говорить им таких вещей, от которых им тут же хочется бежать куда глаза глядят.

— Но Диана ведь уж никак не самодовольная мещанка, Гарольд.

— Я знаю. Но ее считают таковой. В нашем обществе множество условностей. Здесь различают только три типа девушек: спортсменки, хохотушки и самодовольные мещанки. Плохо, что нам приходится жить в такой провинции, я уверен, что тебе не хочется, чтобы Диана увлеклась одним из этих неотесанных парней?

— Ну, конечно же нет. Именно поэтому…

— Я знаю: так было бы нормальнее. Дорогуша, когда мы в прошлый раз разговаривали в школе с мисс Патисон, она напророчила Диане блестящее будущее. Она сказала «блестящее», а это означает — необычное. Блестящее будущее не может быть обычным.

— Для нее важнее быть счастливой, чем знаменитой.

— Моя дорогая, ты склонна допускать, что счастливы только те люди, которых мы считаем обычными. А это очень запутанная проблема. Ты только приглядись к ним… Нет, будем же рады, безгранично рады, что она не влюбилась а одного из этих необразованных шалопаев. Тогда не существовало бы для нее никакого блестящего будущего, и подумать только — из-за кого? Из-за какого-то там неуча! Да не волнуйся, она найдет свой собственный путь. А для этого ей надо предоставить свободу выбора.

— Кстати, припоминаю, у моей матери была младшая сестра, моя тетка Энн, — проговорила миссис брекли. — Она была не совсем нормальной.

— А чего же ей не хватало?

— Нет, я не в этом смысле. Ее посадили в тюрьму, где-то в 1912 или 1913 году. За то, что она бросала на Пикадилли петарды.

— Ради бога, зачем?

— Она швырнула их под ноги лошадям, вызвав такое замешательство, что уличное движение остановилось от Бонд-стрит и до Эдгар-стрит. Затем она залезла на крышу автобуса и стала выкрикивать: «Право голоса для женщин», пока ее оттуда не стащили. За это она получила месяц заключения. Чем навлекла позор на всю семью. Вскоре после освобождения она кинула кирпич в окно на Оксфорд-стрит, и получила еще два месяца. Из тюрьмы она вышла уже не совсем здоровой, так как пережила там голодовку, и бабушка забрала ее в деревню. Но она сбежала оттуда и успела влепить бутылкой чернил в мистера Бэлфора, за что ее снова арестовали, и на этот раз она чуть не сожгла целое крыло в Холлоуэйской тюрьме.

— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю…

— Как видишь, она не была обычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать эту свою неугомонность от сестры моей матери.

— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня главное одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.

— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Тревожусь только: даже самая блестящая жизнь не всегда — самая счастливая, как ты думаешь?

— Трудно сказать, но думаю — можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А о том, что чувствуют знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен: слава может сделать счастливым. Меня, например, — только в одном случае и по весьма эгоистичной причине, еще тогда, когда Диана еще была маленькой девочкой, меня постоянно мучила мысль, что я не смогу послать её в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин — хорошие учителя, Диана это уже подтвердила своими успехами, но все равно это не одно и то же. Когда умер твой отец, я думал, что нам удастся осуществить мою мечту. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако остались непреклонны. Указания полностью ясны, сказали они. Деньги будут лежать до двадцатипятилетия. Согласно завещанию их нельзя брать, и вкладывать во что бы то ни было, даже в образование Дианы.

— Ты мне никогда про это не говорил, Гарольд.

— Не имело смысла говорить, ибо я не знал, чем все закончится. И так ничего не вышло. Понимаешь, Мальвина, я считаю, что это была самая большая подлость из всех, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его манере. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и так ограничить свободу действий, чтобы в самые критические, переломные годы своей жизни она не могла ими воспользоваться!.. Хотя в отношении Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать, и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже и не подозревая об этом.

— Извини, Гарольд…

— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я изо всех сил старался не вспоминать про старого скрягу все это время, но как вспомню…

Он умолк и обвел взглядом маленькую прихожую: «Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но все еще имеет приличный вид. Однако этот домишко-близнец среди целой улицы таких же домишек грязной окраины… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина, и что она должна бы иметь…»

— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.

Она улыбнулась в ответ.

— Нет, любимый, ни о чем. Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.

— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила — я, например, не стала бы счастливее, если бы получала проценты.

— Любимая, не все люди одинаковые. Я прихожу к выводу, что мы с тобой немножко исключительные. Разве много тебе приходилось в жизни встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: «Я не о чем не жалею»?

— Такие должны быть.

— А мне кажется, что такие не часто попадаются. И, как бы тебе не хотелось, ты, конечно, не сможешь заставить других думать иначе. Более того, Диана не очень похожа на тебя, непохожа она и на меня. Один бог знает, на кого она похожа, потому не стоит волноваться о том, что она не хочет делать так, как делала бы ты на ее месте — в восемнадцать лет. Они говорят — блестящее будущее. Пусть будет так. Единственное, что осталось нам, — это наблюдать за тем, как наша дочка сама его добивается, и, конечно, поддерживать ее.

— Гарольд, она ничего не знает про деньги?

— Почему же, знает, что есть какие-то деньги. Но она никогда не спрашивала, сколько. И мне не пришлось врать. Я лишь стремился создать впечатление, словно их там не так уж и много, ну, скажем, три-четыре сотни фунтов. Мне кажется, что так было разумнее.

— Я в этом уверена, и буду помнить на случай, если она спросит.

Через минуту она спросила:

— Гарольд, хоть я и чувствую, что покажусь тебе дурой, но скажи мне: чем именно занимаются химики? Правда, Диана уже объяснила мне, что химик — не то же самое, что аптекарь, и я этому рада, но мне все-таки еще не все ясно.

— Мне тоже, дорогая. Лучше мы спросим ее еще раз. Вот такие дела. Цыпленок уже оперился, и мы дожили до того времени, когда он будет учить нас.

Но вышло так, что для семьи Брекли перестало иметь значение, чем занимается химик, ибо Диана переменила свое намерение, решив стать биохимиком, а чем занимается биохимик — этого ее мать уже никак бы не смогла понять. Причиной такой перемены послужила лекция на тему «Некоторые тенденции эволюции в современном представлении», прочитанной в научном обществе. Тема не вызывала у Дианы особого интереса, и она сама не смогла бы ответить, что именно привело ее на лекцию. Как бы там ни было, она пошла и тем самым сделала тот шаг, который определил всю ее дальнейшую жизнь. Лекцию читал Френсис Саксовер, доктор наук, член Королевского научного общества, ранее профессор биохимии Кембриджского университета, которого еще считали отступником-интеллектуалом. Он происходил из семьи, проживающей на юге Стафордшира. Занимаясь из поколения в поколение мелким гончарством, она где-то в середине восемнадцатого века заразилась ярко выраженным вирусом практичности. И этот вирус, так подходивший к атмосфере того века индустриализации, привел Саксоверов, начиная от новых методов обжига, использования силы пара, через реорганизацию производства и использование преимуществ навигации по каналам, к торговле в мировых масштабах и большому семейному имуществу.

Действие этого вируса не ослабло и в генах последующих поколений. Саксоверы никогда не стояли на месте. Они всегда были первыми в применении новых методов и технологий производства и даже перешли на изделия из пластмассы, когда увидели в ней конкурента для глины. Во второй половине двадцатого века их дела все еще шли хорошо.

Френсиса этот дух предпринимательства привел на совсем иной путь. Он с удовольствием передал родительское дело в руки двух старших братьев, а сам пошел по своему пути — на университетскую кафедру. Ему казалось, что в этом его призвание

Но случилось так, что здоровье Джозефа Саксовера, его отца, с годами пошатнулось. Поняв это, Джозеф, как предусмотрительный человек, немедленно передал все свои акции двум старшим сыновьям, сделав их полноправными хозяевами семейного бизнеса.

В результате происшедших событий Френсис получил большее нежели надеялся, наследство, и это обстоятельство вывело его из равновесия, словно саксоверский ген практичности снова проснулся, обеспокоенный тем, что капитал не используется. После года все возраставшего беспокойства Френсис оставил кафедру.

С несколькими верными ассистентами он основал частное научно-исследовательское заведение и начал внедрять на практике свое утверждение о том, что научные открытия, в противоречие общепринятому мнению, отнюдь не являются исключительно компетенцией больших групп учёных, работающих на промышленные концерны в полувоенных учреждениях.

Научно-исследовательский центр Дарр-хауз, так называлось это заведение от названия имения, приобретенного Френсисом, к тому времени работал уже шестой год. Хотя прошедшие пять лет оказались тяжелыми, они принесли неплохие результаты: учреждение имело уже несколько важных патентов, вызвавших интерес тузов химической промышленности и зависть его прежних коллег. И, конечно, было немного злости в их допущении, что приезд Френсиса с лекцией в свои старые пенаты был вызван не столько потребностью нести знания, сколько желанием завербовать новых сотрудников для своего заведения.

Как ни странно, Диана никогда не могла припомнить этой лекции детально. Она только помнила, что в самом начале Френсис заявил, скорее как очевидный факт, нежели как предположение: если главной фигурой вчерашнего дня был инженер, сегодняшнего — физик, то завтрашнего — будет биохимик. Услышав подобное утверждение, Диана пожалела о том, что эта идея не пришла ей в голову раньше. Взволнованная необычным открытием, она впервые в жизни ощутила всепобеждающее значение слова «призвание». Начиная с этого момента Диана целиком положилась на слова лектора, собственно, она думала, что полагается на них, и что они, казалось, переплавились в своеобразную основу понятия «призвание».

Френсису Саксоверу было тогда под сорок. Худощавая фигура и орлиный профиль создавали впечатление, что он немного выше шести футов, хотя на самом деле был на полдюйма ниже. Его волосы все еще были черными, за исключением едва-едва поседевших висков. Брови, хоть и не очень густые, нависали, немного затемняя глаза, которые из-за этого казались глубоко посаженными. Он говорил легко, без напряжения, просто вел разговор, а не читал лекцию, меряя шагами возвышение и жестикулируя смуглыми руками с длинными пальцами, чтобы подчеркнуть свои положения.

Все, что Диана вынесла с этой лекции, — был образ самого лектора, сильное впечатление от его целенаправленного энтузиазма, ну и, конечно, чувство того, что только посвященная труду жизнь чего-то стоит…

А отсюда — смена химии на биохимию; а отсюда — много упорного труда; а отсюда, через некоторое время, — диплом с отличием.

И наконец — вопрос будущей работы, Диана выразила желание: Дарр-хауз. Ее идея не сразу, была одобрена.

— Возможно, если вы сами там отрекомендуетесь… — сказала руководительница.

— Саксовер очень привередливый. Он может, конечно, позволить себе это, ибо платит он, да и штат там, говорят, довольно часто меняется. Но почему бы нам не подумать о лучшей фирме? Широкие возможности, стабильность, ничего показного и, я ручаюсь, хорошая, солидная работа, которая в конце концов окупается.

— Хорошо, — сказала руководительница с теплотой в голосе. — В вашем возрасте я была такою же. — Только ведь родители будут против.

— Мои не будут, — заверила Диана. — Если бы я была парнем, они, очевидно, захотели бы, чтобы я пошла в одну из больших фирм. С девушками дело обстоит иначе. Их увлечения, по мнению родителей, быстро меняются. Так что они не будут особенно препятствовать.

— Ну что ж, — ответила руководительница, — в таком случае я напишу несколько слов о вас Саксоверу. Думаю, там вам будет интересно. Вы, может, слышали, что он выделил сейчас вирус, который вызывает стерильность у самцов саранчи? Высказывают предположение, что самка саранчи может продолжать воспроизводство самок на протяжении ряда поколений без помощи самцов, но понятно, что раньше или позже это на чем-то скажется, иначе не имело бы такое большое значение разделение на полы…

— Безусловно, я верю, что ты получишь это место, если захочешь, дорогая, но что это за место, этот Дарр-хауз?

— Научно-исследовательский центр. Частное заведение; которым руководит доктор Саксовер, мамочка. В парке стоит большое здание восемнадцатого века. Доктор Саксовер купил его лет десять назад. Он и его семья живут в одном крыле этого здания, остальное переделано в служебные помещения, лаборатории и так далее. Прежние помещения для карет и конюшни перестроены в жилье для персонала. Кроме того, в имении есть еще несколько коттеджей. Позднее он достроил еще помещение для лабораторий и несколько новых зданий для семейных сотрудников. Все это в комплексе представляет собой что-то вроде общины.

— Тебе тоже придется там жить?

— Да, или где-нибудь поблизости. Кто-то говорил мне, что там теснота, и только если мне повезет, я получу одну из маленьких квартир. В главном корпусе есть столовая для персонала, которой при желании можно пользоваться. Ну и, конечно, оттуда можно выезжать на уикэнд. Говорят, что это очень красивое место, расположенное на лоне природы. Но там нужно не просто работать, а быть увлеченным своей работой. Саксовер не любит тех, кто работает только за зарплату.

Миссис Брекли сказала:

— Хоть мы и немного в этом понимаем, я уверена, милая, что это очень хорошее место. Единственный аспект, который нас волнует, это то, что мы, в сущности, не знаем, чем же там занимаются?

— Фактически там ничего не производят. Они выдвигают идеи и дают возможность другим людям претворять эти идеи в жизнь.

— Однако же — если это хорошие идеи, то почему они сами их не претворяют?

— Это уже не их дело. Понимаешь, Дарр-хауз — не фабрика. Вот как оно выглядит на практике… У доктора Саксовера есть, окажем, идея относительно термитов — белых муравьев, съедающих дома и все другое в тропиках…

— Дома, милая?

— Да, их деревянные части, а тогда все остальное обваливается. И вот доктор Саксовер и его сотрудники занялись этой проблемой. Как известно, термит пережевывает и проглатывает дерево, однако сам его переварить не может, как и человек. Но у него внутри живет особый паразит, который расщепляет целлюлозу, входящую в состав древесины, и только тогда термит может эту древесину переварить и усвоить. Так вот, сотрудники Дарр-хауза изучили этого паразита и начали искать химические вещества, которые были бы для него смертельными. Наконец они нашли эффективный яд и, главное, безопасный в употреблении. Его дали термитам; термиты продолжали грызть дерево, но без паразита они не могли его переварить и сдыхали. В Дарр-хаузе это вещество назвали «АР-91», потом запатентовали, и доктор Саксовер предложил его «Национальному химическому концерну», заявив, что оно будет иметь большой спросив тропических странах. Концерн опробовал это вещество, подтвердил его эффективность и дал согласие на его производство. И теперь его продают в тропиках под названием «Терморб-6», а доктор Саксовер Получает проценты с каждой проданной банки. Только одно это приносит ему тысячи в год, а ведь есть еще множество других таких патентов. Вот тебе общее представление о том, что там делается.

— Белые муравьи! Как страшно! — сказала миссис Брекли. — Я не хотела бы работать с муравьями.

— Но это только одна из проблем, мама. Одновременно исследуется много других.

— Интересное место. А много ли там сотрудников?

— Точно не могу сказать. Я думаю, где-то около шестидесяти.

— И много среди них девушек?

— Конечно, мама. Но правила приличия не нарушаются. Я слышала, что там довольно часты случаи свадеб. Хоть я совсем не знаю, как ты смотришь на это. Но не волнуйся, пока что я не имею ни малейшего желания пополнить ряды замужних.

— Дорогая моя, такие слова всегда означают…

— Знаю, мамочка, знаю… О! Ты еще не видела моего нового платья, специально купленного для предстоящего разговора в Дарр-хаузе. Пойдем наверх, я покажу тебе его…