"Лео Перуц. Ночью под каменным мостом [И]" - читать интересную книгу автора

- посоветовал Екеле. Потом он снял с плеча скрипку и начал наигрывать.
Но сколько он ни играл, дочка сапожника не выходила. Наконец Екеле
повесил скрипку на плечо, перешел через улицу и робко заглянул в окошко.
В комнате было темно и пусто, но в печке слабо светились уголья, и
Екеле увидел сапожника и его жену, сидевших на низкой скамейке в углу. Они
тихо пели погребальную молитву по своей Блюмочке, которую схоронили за день
до того.
- Она умерла, - прошептал Екеле. - И сапожник теперь свалился с неба
на жесткую землю... Я все бы отдал, чтобы она жила, но у меня ничего нет.
Она была еще совсем крошка, но мне казалось - весь мир сияет в ее глазах.
Пять лет было ей, и вот она должна жевать холодную глину...
- Если смерть приходит на рынок, то она покупает все, - проворчал
Коппель-Медведь. - Никто ей не мал, ничто не уйдет от нее!
Отойдя от окна, они тихо зашептали слова из псалма царя Давида:
- Ныне, когда ты покоишься под сенью Всемогущего, тебя не может
коснуться никакая скорбь. Ибо Он повелевает духами небесными, и они
сопровождают тебя на пути твоем, и они понесут тебя на руках своих, чтобы ты
не споткнулся о камень...
Наступила полночь. На небе между темных дождевых облаков проглядывала
бледная луна. Так тихо было на улицах, что с реки доносился плеск воды, а
ведь до Влтавы от кладбища было не близко. Боязливо, с таким чувством, будто
то, что они собирались делать, было против воли Божией, вошли они через
узкую калитку в сад мертвых.
Он лежал перед ними в лунном свете безмолвно и недвижимо, как
исполненный тайны поток Самбатион, волны которого застынут в день Господень.
Белые и серые камни накренились, склонились друг к другу, словно не могли
выносить груз своих лет в одиночку. Деревья простирали к облакам облетевшие
безлистые ветви, словно сдавленные жалобы.
Екеле-дурачок пошел впереди, Коппель-Медведь следовал за ним по пятам.
Они шли узкой тропой, что вилась меж кустов жасмина и бузины, пока не
достигли обветшавшего памятника рабби Абигдора. Здесь, у могилы знаменитого
святого, имя которого сияло неугасимым светом в сгущавшейся над диаспорой
мглой, Екеле нашел стертый майнцский пфенниг, медную трешку и два английских
геллера. Потом он двинулся дальше - туда, где под могучим кленом стоял
могильный камень прославленного врача рабби Гедальи.
Но вдруг он остановился и схватил своего спутника за рукав.
- Слушай! - прошептал он. - Мы здесь не одни. Слышишь этот скрип и
шелест?
- Дурень ты, - сказал Коппель, который как раз нашел гнутый богемский
грош и прятал его себе за пазуху. - Дурень и есть! Это ветер несет по земле
увядшие листья.
- Коппель-Медведь! - шептал Екеле. - Или ты не видишь - там, у
стены, что-то мерцает и светится?
- Если ты дурак, - заворчал Коппель, - так пей уксус, езди верхом на
палке и дои козла, а меня оставь в покое. То, что ты видишь, суть белые
камни, они-то и блестят в лунном свете!
Но тут луна вдруг скрылась за тучкой, и Коппель-Медведь убедился, что
это были вовсе не белые камни. Нет, там, у самой кладбищенской ограды,
колебались в воздухе светящиеся фигуры детей в длинных белых рубашках. Они
держались за руки и покачивались в неспешном танце над свежей могилой.