"Анри Перрюшо. Поль Гоген " - читать интересную книгу автора

оказались столь же бесплодными, как и судебные хлопоты. Тереза так и не
получила из Перу никакого ответа.
Тереза Лене была из тех натур, которые с трудом освобождаются от власти
грез - разбитые надежды сохраняют для них все обаяние миража. Чем глубже она
погрязала в нищете, тем больше приукрашивала свое прошлое, вознаграждая себя
химерами и тешась тщеславной и наивной иллюзией будто она знатная дама, на
которую обрушилось несчастье. Войдя в эту роль, она непрерывно ее
совершенствовала. Она ни разу не заикнулась дочери о ее незаконном
происхождении, зато подробно и охотно рассказывала ей о знатном роде отца,
который был якобы потомком короля ацтеков Монтесумы. Тереза Лене не отличала
перуанских инков от мексиканских ацтеков, для нее эти страны составляли одно
волшебное Эльдорадо.
В 1818 году, бедствуя более чем когда бы то ни было, она вернулась с
Флорой в Париж. Быть может, она надеялась, что здесь ей легче, чем в
деревне, удастся пристроить дочь. Поселилась она неподалеку от площади
Мобер, в одном из самых бедных и пользовавшихся дурной славой районов
столицы.
В ту пору грязные, запутанные улочки этого квартала кишели
всевозможными подонками, проститутками и нищими. Между жалкими лавчонками
помещались кабачки, которые, по сути дела, были гнусными притонами, вроде
знаменитого кабаре папаши Люнетта на улице Дез Англе или еще более
подозрительного "Шато-Руж" на улице Галанд. Но блеск перуанского золота
затмевал неприглядную мерзость окружения. Трущоба на улице Фуар, куда судьба
забросила Терезу, была освещена величием семьи де Тристан Москосо.
В этой страшной обстановке и росла Флора. Росла, слушая сказки, которые
ей рассказывала мать, и сама говорила теперь о семье Тристан Москосо, о Перу
и Монтесуме с гордостью, тем более самонадеянной, что считала ее совершенно
обоснованной. Флоре и ее матери нечем было топить, у них не было масла,
чтобы зажечь лампу, они терпели всевозможные лишения, но Флора страдала не
столько от самой нищеты, сколько от связанного с ней унижения. В какую
ярость она впала, как топала ногами в тот день, когда мать вынуждена была
открыть ей тайну ее рождения! Флора была необычайно пылкой натурой, лишения
только подстегивали се фантазию. Кровь, которая текла в ее жилах - а эта
кровь и в самом деле была наполовину кровью Тристан Москосо, - возбуждала в
ней мечты о безоглядной любви. У нее завязались отношения с каким-то молодым
человеком, но она с такой страстью проявляла свои чувства, что, напуганный
ее неистовством, он поспешил ретироваться.
Обыденное - то, из чего, как правило, складывается жизнь, - внушало
Флоре отвращение. Ее влекло все необычное - она считала, что оно уготовано
ей по праву рождения. "Ненавижу бездарность, половинчатость. Мне подавай
все. Я не могу, но хочу им завладеть. Мне бы только передохнуть, оправиться
и тогда я снова воскликну: "Еще, еще!!" - и побегу дальше, задыхаясь, пока
не выбьюсь из сил и не умру в своем безумстве. Но ты, благоразумие, ты
нагоняешь на меня тоску своей зевотой!" Эти слова были сказаны не Флорой.
Они были сказаны позже ее внуком, Полем Гогеном, молчаливым художником с
профилем инки. Но Флора охотно подписалась бы под этими словами.
Семнадцатилетняя девушка, властная, высокомерная, вспыльчивая, она жаждала
исключительной судьбы. Одетая в лохмотья, она чувствовала себя королевой.
Ради заработка она поступила работать в мастерскую, которую основал
талантливый двадцатитрехлетний гравер-литограф Андре-Франсуа Шазаль. Ее