"Евгений Пермяк. Горбатый медведь. Книга 1" - читать интересную книгу автора

котам не разойтись.
Маврик не спорил. Он знал, что Терентий Николаевич говорит плохо о
начатом пароходе не для того, чтобы посмеяться, а чтобы сделать лучше.
Так и случилось.
Терентий Николаевич вбил пять кольев, обшил их досками, и получился
почти настоящий нос парохода. С него уже можно бросать настоящую чалку и
отдавать якорь.
Ямка за ямкой - четыре ямы, четыре столба. Опять доски. Доски с боков,
доски сверху.
Тетя Катя зовет обедать, но до обеда ли, когда прорезаются окна и
вставляются настоящие рамы со стеклами, забытые в каретнике.
- Шабаш! - командует Терентий Николаевич. - Свисток на обед. - И он
свистит куда громче и "настоящее" Гени Шаньгина.
В кухне накрыт стол. Деревянные ложки, общая чашка, а в чашке уха. Все
по-настоящему. Кормят, как плотников, которые рубили новую баню, когда
Маврик был маленьким.
- Пожалуйста, рабочие люди, садитесь за стол, - приглашает тетя Катя и
отрезает по большому ломтю ржаного хлеба каждому.
Маврик не знает, что все это делается для того, чтобы он ел. Ел с
аппетитом и здоровел. И Маврик ест. Он решительно откусывает от ломтя черный
хлеб, зачерпывает за Терентием Николаевичем полную ложку ухи, дует на нее, а
потом проглатывает и счастливо улыбается, переглядываясь с тетей Катей. Она
не ест. За этим столом на кухне могут есть только рабочие люди. И они едят.
Уписав уху, принимаются за гречневую кашу с маслом. Тоже из общей чашки и
теми же деревянными ложками.
После обеда Терентий Николаевич набивает махоркой свернутую из белой
бумаги цигарку и долго курит ее, а потом, видя нетерпение Маврика, говорит:
- Шут с ней... Пошли на пароход...
И все с шумом и криком бегут за Терентием Николаевичем.


III

Терентий Николаевич увлекся строительством парохода не меньше ребят.
Наверно, в его шестьдесят с лишним лет проснулось недоигранное детство, а
может быть, в нем "взыграла" оборванная болезнью работа в судовом цехе. Он
рано пошел в "зашеинскую сотню" нагревать заклепки. С тех пор от темна до
темна Лосев проработал без малого пятьдесят лет. Помешала болезнь,
случившаяся "от надсады". Уж он-то знал, какие бывают пароходы. И дать бы
ему волю, то им были бы пущены в дело все старые доски, не пожалелось бы
силы, чтобы сделать все "форменно и на полную стать". Не поденщины ради, не
ради отплаты покойному мастеру Матвею Романовичу за его добрые дела, а для
своей душеньки строил он, потому что дите должно жить и во всяком старике,
ежели он "путный человек".
Терентий Николаевич себя чувствовал "путным человеком", поэтому
понимал, что пароход без дыма все равно что собака без голоса.
- Катенька! Ты не бойся, дорогая моя, - увещевал он. - Ну какой же
может быть пожар, если в старый самовар накласть угольев, поверх их навалить
сосновых шишек, а лучше ладану Дымить будет так, что и ты залюбуешься.
Екатерина Матвеевна колебалась - можно ли играть церковным ладаном,