"Евгений Андреевич Пермяк. Семьсот семьдесят семь мастеров (сборник) " - читать интересную книгу автора

А чудес тут никаких нет. Дело простое. Чужой травой в трудовом поле
сын вырос. С руками - безрукий, с ногами - безногий. Ни сено косить, ни
дрова рубить. Ни ковать, ни пахать. Ни корзины плести, ни двор мести, ни
коров пасти.
Солому метал - с телеги упал. Рыбу ловил - в пруд угодил, еле
вытащили. Дрова носил - живот занозил. Кто такого товарищем назовет?
Хороводы водить не зазывают. Работать напарником не принимают.
Маменькиным божком, лаковым сапожком кличут. Круглым неумельником, на
завалинке посидельником дразнят. Пустоцветом величают.
Малые ребятишки и те смеются. Каково это ему?
Затосковал парень, зарыдал. Так-то он зарыдал - кирпичная печь и та
вздохнула. Дубовые стены избы и те разжалобились. Пол тоскливо заскрипел.
Потолок насупился, почернел, задумался.
Жалеют!
А он в три ручья слезы льет, приговаривает:
- Зачем ты меня, матушка, так любила? Для чего ты меня, родимая, в
безделье холила, в лености пестовала, в неумельности вырастила? Куда я
теперь с моими руками белыми, квелыми, неумелыми?
Похолодела мать, обмерла. А ответить нечего. Чистую правду ей в лицо
горькими слезами сын выплеснул. Поняла мать, что ее слепая любовь
злосчастьем сыновним обернулась.
Ночи не спит сын - как дальше жить, не знает. Днем места не находит.
Только нет на свете таких слез, которые не выплакиваются, такого горя,
которое не размыкивается, такой думы, которая не додумывается. Не зря
говорят, что в тяжкий час и печь разумеет, стены помогают, потолок судит,
половицы с умом поскрипывают.
Наскрипели они ему что надо, утешили. Слезы высушили, добрый совет
дали.
Обул сын тяжелые отцовские сапоги, надел его рабочую одежу и пошел по
белому свету бездельные годы наверстывать - заново расти.
Нелегко было рослому парню в подпасках ходить, в двадцать один год с
топором знакомство сводить, гвоздь в стену учиться бить, руки белые,
квелые, неумелые на ветру дубить.
Знают только лютый мороз да жаркое солнышко, какими трудами кудрявый
сын до дела дошел. Мастером домой вернулся. На ткачихе женился, тоже не из
последних мастериц. Как родную ее полюбила старая мать, и больше того,
когда она ей внуков подарила. До того пригожие они росли, хоть на карточку
снимай да в рамку ставь.
Без ума любила их бабушка, только пестовала с умом. Не как сына.
Кровью, бывало, жалостливое старухино сердце обливается, когда
старшенький внук в трескучий мороз дрова пилить собирается. Сердце старухе
свое твердит: "Не пускай, пожалей, ознобится", - а она: "Иди, милый
внук-богатырь. Дубей на ветру. С морозом спорь. Отцовскую трудовую славу
своим трудом подпирай".
У внучки, бывало, глазенки слипаются, ручонки еле веретено крутят, а
бабушка ей: "Ах какая у нас тонкопряха растет проворная, да неустанная, да
дреме-сну неподатливая".
Замиловать бы девчоночку, по пальчику бы ее ловкие ручки перецеловать,
а старуха изъян в пряже ищет. То в нитке тонина неровна, то слабина
одолевает. На изъяны укажет и хорошее заметит. Да не просто так, а дорогой