"Леонид Переверзев. Дюк Эллингтон: Hot & Sweet" - читать интересную книгу автора

Солнечной Долины" с Соней Хэни, но для меня, разумеется, центральным был
оркестр Глена Миллера с коронными его номерами: "I Know Why", "In the Mood"
и "Chattanooga Choo-Choo".
Вскоре я смастерил себе самодельный проигрыватель с усилителем и принялся
коллекционировать пластинки - сперва Апрелевского завода (продававшихся в
магазинах), потом иностранные, выискиваемые на Коптевском рынке. В числе
первых апрелевских были Братья Миллз (Some of These Days/Tiger Rag) и Дюк
Эллингтон (Daybreak Express /Dear Old Southland), также Solitude Утесовского
оркестра; из рыночных - Mills Brothers'овский Solitude/London Town Tonight
на черном европейском Бранзвике; на том же лэйбле Джимми Лансфорд (Ragging
the Scale/For Dancers Only) и Чик Уэбб (If Dreams Come True с совсем еще
юной Эллой Фитцджералд), Флетчер Хэндерсон (Limehouse Blues/I'm Praying
Humble); Кэб Кэллоуэй (I Love to Sing-A/Save Me Sister); опять же Дюк
(Sophisticated Lady/Merry-Go-Round на Декке, и шестнадцатидюймовый,
обкромсанный по периметру (у прежнего хозяина не влезал на проигрыватель с
обычным, слишком коротким для него тонармом) V-Disс с "Frankie and Johnny"
Эллингтона.
Удивительно, что никто не руководил тогда моим выбором: я оставался в нем
еще абсолютно одинок, не получал не от кого ни советов, ни одобрения, у меня
еще не было друзей и знакомых-сверстников (тем более - взрослых),
разделявших мои пристрастия. Правда, с середины сороковых посредством
самодельного супергетеродина я регулярно принимал на коротких волнах BBC
(особенно ее воскресную "финскую программу"), American Forces Network, Happy
Station PCJ с Эдди Старцем (Hilversum, Holland), и Sverige Radio Stokholm,
передававшие много хорошего джаза.
В 1951-м у меня появился магнитофон и чуть раньше - настоящий, хотя и
заочный ментор в лице Дениса Престона с его еженедельной серией Rhythm Is
Their Business: именно благодаря ему я впервые услышал и записал на ленту
The Creol Love Call ("with Adelaide Hall's strange wordless singing and
Bubber Miley's muted trumpet solo"), потом Take the A-Train с Бетти Роше, и
The Mooch, попутно узнав также о понятии The twelve bar blues. Когда
наступил черед VOA с Уиллисом Коновером, коллекционирование джазовых
исполнений велось мною уже систематически. Объем моей магнитной фонотеки,
пополняемый как из эфира, так и копированием ненадолго попадавших мне в руки
пластинок (тогда пошли уже долгоиграющие), быстро рос, к исходу десятилетия
она составляла примерно тысячи три джазовых записей.
Любить, собирать, тем более - публично демонстрировать и положительно
комментировать джаз в те годы (а я так делал), значило бросать вызов
общепринятым эстетическим вкусам и социо-культурным нормам. Советская среда
не упускала указывать мне на то иногда испуганно, иногда увещевающе, а
устами ее "идеологов" и их прислужников хамски грубо и злобно.
В душе же моей джаз ничуть не конфликтовал и не боролся с той музыкой,
которая с детства звучала у нас дома и преподносилась школьными
воспитателями и учителями. Просто рядом с первой вершиной возникла вторая,
не менее прекрасная, такая же огромная и устремленная в бесконечность. Но
доказать другим их равновеликую значимость я не мог, не хватало аргументов и
теоретического оснащения, не было концептуальных средств и подходящего
языка.
Проблематичным было даже имя второй, другой моей музыки, нагруженное
слишком многими, отнюдь не возвышающими ее ассоциациями. Ожесточенные же