"Леонид Переверзев. Дюк Эллингтон: Hot & Sweet" - читать интересную книгу автора

методике покойного В.В.Давыдова первоклассников в первые же дни приобщали к
основам теории множеств и метаматематики, объясняли, чем различаются
кванторы общности и существования, показывали, как совершать конъюнкции и
дизъюнкции и т.д.)
Вот еще один вдруг вспомнившийся эпизод, но из эпохи пятидесятых.
Тоже младший школьник из интеллигентной (военно-академической) семьи
пристрастился слушать по радио ежевечерние джазовые передачи из Америки и
оттого не хотел ложиться спать в положенный час, несмотря на все уговоры.
Когда выведенный из себя отец пригрозил, что вообще отберет у него и даже
выбросит из дома приемник, потому что слушать подобную мерзость просто
недопустимо, мальчик разрыдался и сказал: "отбирайте, только знайте, что вы
отнимаете у меня самое дорогое в жизни".

Мое открытие джаза не сопровождалось столь экспансивными проявлениями
недовольства и чувством обиды на взрослых, державших меня в неведении о
таком сокровище или не позволявших мне с ним общаться. Внутренне первая
встреча с ним была огромным потрясением, но внешние конфликты с социальным и
культурным окружением, вызванные моей приверженностью к джазу, начались
гораздо позже. Кроме того, еще до встречи с джазом обстановка моего раннего
детства помогли мне до какой-то степени к этой встрече исподволь
подготовиться.
Я воспитывался в семье, где не столько интеллектуализировали по поводу
музыки, сколько практиковали ее - не профессионально, но любительски и
по-домашнему, часто с участием гостей, исполняя фортепианные сонаты
Бетховена и прелюдии Шопена, распевая Шубертовские романсы и оперные арии.
Мне очень хорошо и спокойно жилось в этой семейной музыке, я и впоследствии
никогда в ней не разочаровывался и против нее не бунтовал. С непохожей на
нее музыкой, еще не собственно джазовой, но несомненно другой, отличной от
музыки моего дома, я сталкивался в некоторых иных домах, куда меня приводили
в гости и где имелись патефоны с пластинками (у нас имелся только рояль,
впоследствии вынужденно замененный на пианино). Пластинки же были, в
основном, отечественными перепечатками как раз того, что принято относить к
sweet jazz'у начала тридцатых. Эти пластинки, известные тогда как
"торгсиновские", отличались красно-желтой этикеткой и крупной надписью URSS
в верхней ее половине, название вещи обозначалось мелкими буквами уже
по-русски.
Торгсин - сокращение от "Торговля с иностранцами" - был нехитрым
изобретением большевиков, рассчитанным на то, чтобы выманить у населения
остатки избежавших революционной конфискации колечек, браслетов и ожерелий
из золота и драгоценных камней, в обмен на которые можно было получить
деликатесы и кое-какие потребительские товары, включая грамзаписи
танцевальной западной музыки, в обычных магазинах не продававшиеся. Михаил
Булгаков описал Торгсин, посещенный Коровьевым и Бегемотом, в предпоследней
главе своего бессмертного романа.
На торгсиновских пластинках были в основном английские оркестры: Рэй Нобл
очень неплохой; Джералдо, Эмброз, Барнабас фон Геши немецкий (он, правда,
больше играл танго), и прочее в том же роде. Другая музыка, хотя и не
слишком вызывающая, не шокирующая, но все же несущая в себе нечто отличное
от знакомой с младенчества: какое-то свойство, которое у моей домашней
музыки, восходящей к высокой и серьезной, заведомо отсутствовало. Музыка