"Леонид Переверзев. Дюк Эллингтон: Hot & Sweet" - читать интересную книгу автора

сам пошел дальше и кое-что важное для себя на том пути открыл.
Что же именно? В чем я вижу позитивный смысл того, что та ветвь джаза, к
которой американские марксисты приклеивали ярлык буржуазной, самим джазовым
сообществом именовалась sweet, а та, которую они объявляли пролетарской,
джазовое сообщество называло hot?
В том, что само это разделение и противопоставление (сколь бы глупо оно не
выглядело) дало первый толчок и заставило меня (и не меня одного, конечно)
почувствовать, уловить и пытаться как-то понять и артикулировать (прежде
всего, для самого себя, а потом и для других) действительно глубоко
противоречивую и остро конфликтную природу того, что мы называем джазом -
пусть даже самого "настоящего" и "подлинного".
Прошу прощения, но я вынужден начать с чисто автобиографических событий и
субъективных переживаний.

Я - не музыковед-профессионал, а только любитель джаза, но любитель с
немалым опытом. И любитель, которого уже с детства (я даже точно могу
назвать, с какого возраста - с семи лет) джаз поразил в самое сердце, а
затем породил во мне ряд мучительных вопросов, на которые мне не мог
ответить ни один профессионал. Вопросы же такие:
Что же это за музыка, джазовая музыка, которая заставляет меня чувствовать
и переживать нечто такое, чего не вызывает во мне классическая музыка, в
атмосфере которой я был воспитан, и которой сколько-то лет обучался в
детской музыкальной школе? Почему никакая иная музыка, легкая ли, эстрадная
ли или так называемая народная, да и вообще ничто на свете не может вызвать
ничего и близко похожего? Не может произвести на меня, со мною, внутри меня
такого действия? И что из уже известного мне более всего остального к этому
приближается? Чтобы хоть как-то намекнуть на то, о чем я веду речь, -
маленькое отступление.

Где-то в начале семидесятых годов мне рассказали о случае, в какой-то
степени напомнивщем мне о моей первой встрече с джазом, и произошедшем с
шести- или семилетним мальчиком, сыном моих знакомых.
Его воспитывали в очень интеллектуальной семье и в постоянных контактах с
филармонически-консерваторской средой: отец, хоть и не профессиональный
музыковед, но философ, даже вел семинар по методологии изучения
академической музыки. И вот как-то раз родители взяли сына на концерт
раннего "Арсенала" Алексея Козлова, в те дни интенсивно знакомившего
советскую публику с "Джизас Крайст Суперстаром" и прочими новинками
поп-рок-фьюжн и как бы там еще все это ни называлось.
Эффект был потрясающ. Дотоле мальчик ни с чем похожим сталкивался, и тут
прямо в зале с ним происходит нервный срыв. По словам матери, он весь дрожит
и, едва ли не рыдая, упрекает их: вы меня предали, вы меня обманули, почему
же вы раньше никогда не говорили мне, что на свете есть МУЗЫКА?
Сенсация! Те, пораженные, говорят: о чем ты? тебе же с младенчества давали
слушать наилучшую музыку!
А он им: то, с чем вы меня знакомили, чему учили, чем заставляли насильно
по вашему примеру восхищаться, было совсем не музыкой.
- А тогда чем же, по-твоему?
- Да чем угодно - математикой, логикой, философией, но только не музыкой.
(Нужно учесть, что мальчик к тому же ходил в 91-ю школу где тогда по