"Артуро Перес-Реверте. Испанская ярость" - читать интересную книгу автора

равно смоковница какая, аристократия, растленное чиновничество и
духовенство, столь же фанатичное, сколь безмозглое, вели нас прямиком к
нищете и катастрофе. Дивиться ли, что Каталония и Португалия спали и видели,
как бы с нами распрощаться, и последней это удалось, причем - навсегда. И
мы, испанцы, которых за руки и за ноги держали короли, гранды и клир, мы,
опутанные множеством предрассудков религиозных и мирских, стыдившиеся
добывать хлеб насущный трудами рук своих и в поте лица своего, предпочитали
искать счастья на фламандских полях сражений или покорять Америку, уповая,
что внезапная удача позволит нам зажить припеваючи, озолотит в одночасье и
налогов не вычтет. Вот почему захирели у нас торговля и ремесла,
позакрывались цеха и мануфактуры, вот почему обезлюдела и обеднела наша
Испания, а мы выродились сначала в искателей приключений, потом в нищих
благородного звания, а потом и вовсе - в ничтожных и жалких потомков Санчо
Пансы. Мудрено ли в свете всего вышесказанного, что необозримое наследие
пращуров - империя, над которой никогда не заходит солнце, - продолжало
существовать только благодаря золоту, бесконечным потоком лившемуся из
Индий, и пикам своих испытанных солдат, которые скоро обессмертит на полотне
Диего Веласкес <Второе название знаменитой картины Веласкеса "Сдача Бреды" -
"Копья".>. И потому, невзирая на весь упадок, мы еще внушали страх и не
позволяли глядеть на себя свысока. Так что вовремя и уместно, в пику -
извините за каламбур - всем прочим народам и государствам прозвучали бы
такие стихи:

А кто нам вздумал угрожать войной?
Кто прошлое посмел забыть? Не ты ли?
Иль при упоминании Кастильи
Не содрогнется в страхе шар земной?

Вы, господа, вправе будете посетовать на нескромность, с коей поместил
я свою персону на сие грандиозное историческое полотно, а я вам отвечу, что
к тому времени Иньиго Бальбоа, знакомый вам по приключению с двумя
англичанами и нападению на монастырь, был уже не совсем молокосос.
Зима пятьсот двадцать четвертого года, которую провели мы, стоя
гарнизоном в Аудкерке, застала меня в начале моей бурной возмужалости. Я
ведь вам уже докладывал, что успел понюхать пороху и хоть по возрасту не
орудовал в боях ни пикой, ни шпагой, ни аркебузой, однако в качестве
мочилеро был приписан к той роте, где служил капитан Алатристе, а потому
имел все основания почитать себя ветераном, ибо в совершенстве превзошел
солдатскую премудрость - за пол-лиги мог унюхать, что затлели фитили
аркебуз, умел по звуку определить с точностью до фунта и унции, какие
калибры вводят неприятельские пушкари, а также развил в себе особое
дарование, без которого мочилеро - никуда: рыскал по окрестностям в поисках
хвороста и пропитания для солдат нашей роты и для себя самого, то есть стал
фуражиром. Дело нелегкое, особенно если вся округа опустошена войной,
припасы истощились и начальство доверило снабжение армии ей самой. Нелегкое
да и опасное - вот под Амьеном французы с англичанами убили восьмерых наших
мочилеро, мальчишек лет по двенадцати, промышлявших у городских стен. Даже
по меркам войны это было просто иродовым деяньем, и потому испанцы отомстили
жестоко, переколов и зарубив не менее двухсот белобрысых сынов Альбиона.
Потому что как вы с нами, так и мы с вами. И если подданные разных